Только в Ингу-Ягуне тревога запала в души охотников: когда приходит человек в Белую Ночь — большая радость, а когда уходит…

Поняли жители селения, что в их привычной жизни наступает время больших перемен.

Люди отвоевали у древнего бора пятачок земли, где расположились, как отбившиеся от стада олени, железные домики — два домика оранжевых, три — голубых и один, на отшибе, — деревянный, некрашеный. Напоминают они парт авыл — нарту-ларь для продуктов, только вместо полозьев два толстых бревна и на них, чуть выше человеческого роста, жилой домик с окошечками и обрубком трубы на крыше. В сторонке навес, крытый не берестой, как у рыбаков, а черной смоленой бумагой — толью. Оттуда идет запах вареного мяса — наверное, там еду готовят. Дальше — большая, в два человеческих роста, белая бочка с круглой крышкой наверху, куда тянется затоптанная лесенка. За ней — Микуль сразу узнал по картинкам в журналах — грязно-серая громадина буровой вышки. Таежные сосны по пояс ей. Стоит, словно исполинский истукан, опутанный железными прутьями-кандалами, чтобы не убежал от людей. Ворчит и чихает сизым дымком дизелей, притаившихся под навесом. Там, видно, сердце буровой. За вышкой речушка с темной водой и светлыми бережками. И березовая рощица, бегущая к буровой.

Возле вертолетной площадки болотце с чахлыми сосенками. За ним большое озеро с лесистыми островами. Между речушкой и озером сосновый бор с плешиной пятачка, где неожиданно взметнулась к небу вышка.

«Хорошее место, — отметил Микуль, будто, выбирая место для буровой, геологи думали больше о рыбалке и охоте. — Бор, река и озеро — все под рукой». К нему бросилась стая разномастных собак, они словно почуяли в нем охотника: не рычали, а ластились, норовили лизнуть лицо.

— Где тут начальник живет, покажи? — спросил Микуль у молодого высокого рабочего в замасленной одежде.

— Начальник?! — Парень внимательно оглядел Микуля, неопределенным жестом показал за спину, на восток. — Ты что, оттуда, гражданин?!

В том направлении находилось родное селение, и Микуль утвердительно кивнул: оттуда, оттуда… Из Ингу-Ягуна.

Парень неожиданно громко расхохотался, захлопал себя по животу:

— Ну, чудак, ну, насмешил: «Начальник»! Видно, что «оттуда». Главного тут называют не начальником, а мастером! Понял — мастер! Вот в том балке живет наш мастер Кузьмич, топай туда прямым курсом!.. Стой, стой! — вдруг заорал парень, протягивая руку. — На работу, да? Будем знакомы — помощник дизелиста Березовский!

«Веселый тут народ, железный, — подумал Микуль, ощутив крепкое пожатие рабочей руки. — Так от него машиной и прет, однако смеялся чему — ничему, ничего смешного нет! А домики, значит, и здесь балками называются. Нет, «дом» лучше звучит, теплее, уютнее, а что такое «балок», от «балки», что ли?! А вот «мастер» — хорошо! И на хантыйском языке есть такое слово — это человек талантливый, особенный, нарту сделает красивую и удобную, обласок выдолбит легкий, изящный, при нужде сошьет себе малицу и кисы, а зверя выследит в таком урмане, где охотник-«немастер» нипочем не отыщет его следа… Посмотрим, какой у них Кузьмич мастер, наверное, вышка сердитая слушается его».

Микуль поднялся на высокое крыльцо.

Молодой человек, сидевший посреди балка на корточках, резко повернул на скрип двери по-детски румяное лицо с пухлыми щеками и ровным мягким голосом спросил:

— Новенький, что ли? Никак, охотник?

— Да. А вы… мастер? — с сомнением поинтересовался Микуль — уж больно молодо выглядит!

— Ну… Вот иглу выронил, рукав зашить бы надо, — проговорил тот, продолжая шарить рукой по полу.

— Да вот же игла! — помог Микуль, а про себя отметил: «Наверно, стесняется носить очки, а видит неважно».

— А ты глазастый, оказывается! — одобрительно улыбнулся мастер. — Глазастые нам нужны — давай направление. Не работал на буровой?

— Нет.

— Нет — научим, будешь нефть искать. Я, брат, тоже люблю охоту. Так вот… сначала будешь помогать такелажнику. Нужно с вертолетной площадки мешки с глиной перевезти к вышке. Иначе пойдет дождь — и все размокнет.

«Кто такой такелажник? — думал Микуль. — Ведь я в этом такелажнике ничего не понимаю».

— А потом день-другой будешь помогать плотнику. Видел, у нас вместо столовой просто навес? Вот его надо обшить тесом, а то комары не дадут житья, в прошлое лето чуть не загрызли, поесть негде будет.

— Я ведь не такелажник! Я бурить хочу! — заволновался Микуль, и тут он немного схитрил, добавив: — И не плотник я, не мастер!

Он всматривался в лицо собеседника и думал, что глаза у того вроде честные, бесхитростные, а сам будто бы хитрит — не хочет допустить новичка до «железной работы», боится, наверное, как бы охотник не натворил чего-нибудь.

— Ты хоть выслушай до конца! — перебил мастер. — На буровой ведь не работал — так осмотреться должен. Сходи на вышку, смотри, что к чему, вникай в суть дела. А потом я тебя в лучшую вахту запишу и не по третьему разряду, а по четвертому — верховым будешь. Обстоятельства так складываются, место освобождается, так-то! Пойдем покажу, где жить будешь.

«Не сильно на мастера-то смахивает! — подумал Микуль, выходя из домика. — Сколько годов нужно, чтобы все «железное дело» узнать?»

— Голубые и оранжевые — это мужские балки, — показывал по дороге Кузьмич. — Деревянный — женский, там лаборантки и тетя Вера, наша «комендантша». Мужчинам путь туда заказан. Кто забывается — тетя Вера так турнет, что навсегда отучит ходить туда.

— Я не такой…

— Все мы, мужики, сначала не такие, а как посидишь безвыездно месяц…

Кузьмич открыл дверь крайнего домика. В полутемном тамбуре железная печка. Вокруг нее сапоги, ботинки и домашние тапочки. На гвоздях грубая брезентовая одежда и оранжевые гладкие шапки вроде чугунных котелков, в которых охотничьи жены любят варить мясо — быстро вскипает вода. Двери слева и справа. Кузьмич толкнул левую.

В небольшой комнатке две полки внизу и две наверху.

— Занимай вон верхнюю полку, — сказал мастер. — Внизу тут наш шеф-повар спит, Жора. А на тех дизелист Ракович и помощник его Березовский… Да что надо будет — приходи, сейчас тетя Вера белье принесет, зайду к ней.

С постельным бельем пришла женщина лет сорока пяти, сухонькая и подвижная и по-девичьи легкая. Светлые вьющиеся волосы собраны пучком на затылке. На лбу и вокруг полинявшей голубизны глаз прочно угнездились морщины. Черты лица жесткие, суровые, и голос ее прозвучал в маленькой комнатке неожиданно резко и властно:

— Чтоб не лез в комнату в грязной спецовке, чтоб окурки и спички не бросал на пол. Белье меняю ровно через две недели… как всем. В чью вахту записали?

— Пока никуда…

— Значит, к Алексею Ивановичу, раз сюда поселили. Повезло — добрый он бурильщик! — При этом лицо ее посветлело.

На Микуля посыпались вопросы: кто? откуда? женат ли? кто родители? Потом, как бы извиняясь, тетя Вера пояснила:

— Я, считай, тоже местная, жила в Ингу-Ягуне.

— Всех я там знаю, но вас не помню — где вы работали? — заинтересовался Микуль.

Лицо тети Веры стало вдруг строгим и холодным. Помолчав, она нехотя ответила:

— При колхозе… Кассиром. Тебя еще не было, давно это было, давно… — И медленно, словно с тяжелой ношей, вышла на улицу.

«Что-то много я болтаю, — подумал Микуль. — Обидел человека — это плохое начало. В тайге удачливей начинал всякий сезон…»

Но выйдя на улицу, он забыл про свою досаду: так ему не терпелось после стольких рассказов увидеть все самому: недаром в родном селении называли его Глазастым. Осторожно поднялся на скользкий от глинистого раствора «пол» вышки — мостками называют. В уши ударил недовольный рокот дизелей: они будто злились на новичка. Никогда не слышал охотник такого неприятного шума.

Вышка четырьмя железными ногами, уходящими под деревянный «пол», вросла в землю. Здесь, когда стоишь на «полу», вышка напоминает очень высокий охотничий чум, только основание не круглое, а квадратное. На середине, где должен быть таганок — металлическое возвышение, — ротор с дырой в центре, где стальные длинные зубы зажали трубу. Сверху на толстых проволочных веревках опустилась небольшая железная загогулина с выемкой и болтающейся на шарнире «челюстью».