И остроумно:

- Перепроизводство офицеров.

А в Кремлевской (бывшей епархиальной) типографии скачут проворные шрифты, из черных пальцев прыгая в тесные верстатки. А там и на корректурный лист:

БРАТЬЯМ КАЗАКАМ

станичники!

Советская власть угнетателей народа в родном городе Вашего славного Войска НИЗЛОЖЕНА.

Объявлена власть Учредительного Собрания.

Вы - испытанные защитники народовластия - немедленно должны прислать войска для защиты, создавшегося усильями верных сынов России, порядка.

Искры летели с посыльной мачты радиотелеграфа, жадно оседали на приемники.

Поверх митингующих групп летает по площади облегчающая весть:

- Надо продержаться: завтра придут казаки.

- Вы будете распущены домой, как придут казаки.

- О всех событиях сообщено куда следует.

"Куда следует: в Ставку".

Офицеры тщательно следили, как высказывались, как обсуждали приход казаков мятежники. Речи выступавших мобилизованных были тонкоголосы, сиплы и однообразны: долой большевиков, обещали мир, а дали войну. От этого стержня пушилась вся аргументация.

Полковнику докладывали:

- Известье о скором приходе казаков имеет определенно благоприятное влияние на мобилизованных. Воззвание поддерживает в них веру в победе над большевиками.

- Чужими руками... -

Полковник усмехнулся:

- Нет, господа, на мобилизованных надежда плоха. Они не помощники в нашей героической борьбе за родину. Вы скажете, что нельзя говорить холодно и смотреть трезво во время сраженья. Понимаю. Но в наше время обо всем говорят. Все оголяют. Господа, надейтесь только на себя. Мятеж произошел помимо нашей воли, т.-е. я хочу сказать, что не мы его организовали, а только приняли. Я понимаю... Мы только хотели... Теперь наша обязанность... Больше упорства, спокойствия, твердости, и победа за нами.

Он замолчал. Все вышли. Старик оглядел себя. Как облако на него нашла внезапная темнота: он устал, хотел есть (поесть было покуда нечего, до и не до того), он сидел с ощущением своей забывчивости. Что забыл... "Ах, да. С таким настроением не побеждают". Внутри, под мускулами живота, пробегала твердая мокрая дрожь. "Да, не побеждают. Катя в обмороке. Послать некого. Сижу как в щели".

Пять-шесть человек держались не гуще кремлевских толп, а жались они к стенам. Это те же: мобилизованные, друг с другом незнакомые, кое-кто из города, некоторые из деревень. Они даже больше помалкивали. Таких молчаливых было несколько, становилось немного больше; редкие отбивались от народа туда, где пореже, темную, вероятно, носили мысль.

"В январе дрались не на жизнь, а на смерть. Теперь призывают. Тогда их прогнали. Теперь сами зовем. Некоторые волости соседствовали со станичниками... У них скотины сколько. По двадцать волов".

Рассказ побежал.

- Зимой этой, когда здесь война была, они мальчишку одного зарубили. Обойму нашли у него: "Ты, говорят, красногвардеец". Девяти лет. А потом, когда на них рабочие наперли, - только лампасы сверкали.

- Воители.

- Как можно одним казакам устоять.

- Вон на Кубани они иногородних мобилизуют.

Коляска одна выскочила дребезжать без передка.

- Стой!

- Держи их!

- Стрелять будем. Стой!

Сразу после остановки закрытого верха пролетки выросли на мостовой лошадь в мыле и извозчик.

- Кто такие?

- Рассказывай - "коммерсанты".

- Знаем мы таких купцов.

- Это комиссар по разгрузке: я - таскаль - его видел.

Увели.

- Много их расплодилось с января месяца, как грибов в дождливое лето.

- В Кремль повели.

- Там: стенка.

- Пущай, они извозчику заплатят. Небось, сколько казенного добра накрали.

Чмокнула пуля лоб мостовой

- это - инструктора - по поверхности шапок расходятся медленные круги; пули ложатся чаще, выбивая легкую пыль; по земле - воронки; толпа разбегается, залегая за выступы домов.

За углом остановилось несколько молодых парней в полушубках.

Рассказывают подбежавшим и выжидающим перерыва в перестрелке:

- В Комиссариате, в этим, военном наши ребята одну ораторшу прихватили. Она сначала как сомлела, очухалась, когда ее уж под руки взяли вести. Ну, конечно, тут не до обыска. А она сразу отпрянула, моментально становится к стенке, выхватывает в момент браунинг, такой капельный, и прямо себе... В грудь метила, в сердце, да дрогнула, или об стенку, неудобно, повыше пуля пошла, как будто к плечу.

- Мы ее знаем, она к нам в волость приезжала, речь говорила.

- Вы сами чьи? - - - Бой-баба. -

- Мы Высоковской волости. - - Да, уж!..

- Упрямая, должно быть, стерва.

- Откуда же она браунинг взяла? - - - Такой маленький, говоришь?

- Им всем выдают, партийные.

- Все что угодно: самозащита. - - У них бомбы есть.

- На Козьем Бугре ихнего рийенного председателя поймали. В клочья изорвали подлеца.

- Ну, плакать не будем. Нас самих, мобилизованных на смерть, хотели гнать.

Стихло.

Прошел взвод.

- Золотые погоны - впереди!

- Смотри-ка-сь, как саранча налетели.

- Тоже, братцы, - хищные вороны.

- Ну, этих - мы лучше большевиков знаем.

- А инструкторская школа не сдается. Молодцы-ребята.

- Не сдается - выжигать будут.

- Выжигать?

- Обязательно будут как тараканов.

Господин какой-то храбро засиял панамой.

- Выжигать - испытаннейшее средство в нашей гражданской войне.

В январе от этого средства сгорела треть центральной части нашего города.

Здесь только успели обсудить известие, а уж кулебякоподобный огромный дом - гостиница "Виктория" - в кровь разбит шелестящими кулаками пожара, как будто не дым, а багровые кровоподтеки вспухают на коричневых стенах. Там внутри рвутся выстрелы, они кажутся умирающими внутри.

С улицы стоят мобилизованные и офицерский отряд.

Пулеметы глотали за лентой ленту, обводя тонким носом по черным впадинам вытекающих дымом окон: хорошо работают Максимы.

Залп из окон сорвал вдалеке листья: улице встретился городской сад; вдоль по улице шли пули, ломаясь у каменного фундамента ограды и дробясь по огромной глыбе какого-то памятника.

Дом задыхается дымом; комья удушья - гуще и гуще; гуще с шумом вырываются кверху клубы.

Залп

по листьям, по камням