- Надо, товарищи, спасать положение.

Он твердо упирается в привинченный к полу стол.

- Завтра будет поздно. Войска, обещанные Калабуховым, пришли. Сегодня ночью надо, во что бы то ни стало, пробиться в Кремль.

- Легко вам говорить, тов. Лысенко. Как пробиться? Это не то, что, имея гарнизон, коммунистический отряд, роту чрезвычайной комиссии и инструкторскую школу, до мятежа довести город.

- Тов. Болтов, сейчас не пререкаться надо.

- Есть. Замолчал.

- Пробиться нужно и пробиться можно. Надо снять белогвардейский караул у ворот. Матросов могут пропустить, - ну, сказать, что они делегация, что ли. Их как своих считают.

- Я пойду, - сказал Болтов.

Еще никто не видит ночи. Поэтому все слова падают как пустые, полые, несбыточные. Но говорить о словах кто же будет?

- Э-э! Эге!

Мятеж закурился.

Мятеж вышибает за садами, поверх клубящейся зелени, синие мягкие шары дыма, вот уже раза два багровое пламя проливалось в голубое половодье осеннего неба.

- В чем дело?

Из города прибежали разведчики.

- Выжигают инструкторов.

Солнце уже свисало вправо, уже у обрубленных теней стали появляться ноги и из-за косого плеча вырастала голова; день от дикого, бешеного побеления, что было в полдне, стал наполняться какой-то густотой и до того раскалился, что начал рыжеть, при чем явно было, что он скоро охладеет, ибо так продолжаться дальше не может. В воздухе появился липкий и сухой запах, напоминающий смолу, смолой обесцвечивалась рыжеватость: пожары разыгрывались.

- Поручик Антипьев, сформируйте полуроту. Мне донесли, что на вокзал прибывают откуда-то большевистские части.

- Капитан Дуклеев, вы поведете туда же свой офицерский взвод.

Антипьев вышел на Кремлевскую площадь и начал, как на огороде, выпалывать солдат.

Не идут.

- Их - сила.

- Ничего, братцы, справимся. Завтра придет и к нам смена.

Краснолицый и плечистый штабс-капитан Солоимов хрипло ошарашил разговаривающих каким-то желтым визгом:

- Не рассуждать! Будете разговаривать, - вас перережут как баранов.

Минуты через три он привел Антипьеву целый взвод.

- Ведите и не позволяйте этим мерзавцам лясы точить. Они на шею сядут.

Антипьев засмеялся.

- Я с ними не на действительной службе: четыре года. Не успеют сесть. Я в бой иду, а там надо беспрекословно...

- Тем более, поручик. С богом!

Штабс-капитан Солоимов вернулся в консисторию.

- Разрешите доложить, господин полковник.

Не дожидаясь:

- Г.г. офицеры желтороты и миндальничают. А к вокзалу надо больше солдат. Там хороший эшелон, считать не меньше батальона. Нам надо два.

- Капитан Солоимов, вам защищать Козий Бугор.

- Слушаюсь, господин полковник.

Он повернулся к офицерам.

- Довольно в штабе сидеть. Здесь не парламент. Формировать части.

Идут за офицерами разрозненным шагом, винтовки несут как дреколье.

Козий Бугор от обезумевшего Кремля отодвинулся, загородился заметно лишними.

- Чорт ее знает, даль какая! - улицами.

- "Далеко от базы". - по улицам уже издали сеялась перестрелка

"Молодец Крамаренко"! - и Антипьев погрузился в напряженную ходьбу.

- Ложись.

Козий Бугор - растянутая плоская возвышенность, отороченная с одной стороны полотном железной дороги - серым забором, в сером этом поясе красный кирпичный вокзал казался тусклой пряжкой; с другой стороны Бугор был обрезан рядом серых же домишек, пучащих пузыристые стекла на глинистый пустырь. Домишки эти теперь присели смешно и жалко - безответной толпой, моргая зелеными ставнями.

Пыльный блин у вокзала перерезан окопами.

- Большевики.

Приземистый вокзал надвинул крышу плотнее и ниже, скосил башенки - за большевиков! - он обезлюдел, он стал суровым, далеким, негостеприимным. А обычно до него полторы версты - не больше.

От кирпичного рыла вокзала маратовцы перебегают, зарываясь и ложась в иссеченный колеями суглинок.

За забором истерично верещат белые барашки паровозных свистков.

- Господин полковник, большевики у вокзала теснят.

Сломана недокуренная папироса.

По двору пронесли белую груду воззваний.

- Будем надеяться, что придут!.. успеют.

БРАТЬЯМ-КАЗАКАМ.

- Ну, это для мобилизованного стада.

- Едва ли командование успеет даже толком понять, что у нас делается. Связь все время поддерживалась слабая.

- Капитан Солоимов, прикажите сформировать еще две роты.

- Два взвода, господин полковник?..

- Я приказываю: две роты... - ...Ну, сколько сумеете...

- Драться не умеют: кисель.

- Ну, как сумеют. До вечера продержимся.

Ну, а вечером?

А вечером - синь.

По сини потухающее пожарище. Пожар не пошел дальше: воля божья, ветер не туда; ветер дул в сторону зданий, погоревших в январе. Огромные головни и раскаленные кирпичи: Инструкторская Школа (гостиница "Виктория") и Губ. Комитет Партии (б. д. губернатора); дымились еще два-три дома рядом, обгорев.

А вечером синь.

От реки шел неломкий плотный туман, глыбами сырости и холодка обкладывая синеющие безогненные улицы. Туман шел с заливных лугов, растекшихся к дальним казачьим станицам: он оттуда мел на город этим диким безлюдьем. Город, истрепетавший весь день, заглушил днем и ночью пульсирующую электрическую станцию; по улицам словно прошелся пылесос, обсосавший тротуары, скверы, площади: все стало массивно, отряхнув налет праха, пыли; одичание и ужас поселились в массивах на ночь; началось это с первой темноты рано: часов с 7-ми.

По углам белые хлопья воззваний:

БРАТЬЯМ-КАЗАКАМ.

Без ламп в окнах, без уличных фонарей.

- Не зажигай, пожалуйста, света: стрелять еще будут.

- Жутко, мамочка.

- Ничего, завтра утром все решится: казаки придут.

Кремль еще не затихает, в бульканье летучих митингов погружены тусклые расплывы керосиновых фонарей. Но по весне оттаивает снег: расходятся митинги. Расходятся по городу ночевать - городские из мобилизованных, их никто не задерживает: некому задерживать.

За россыпью освещенных окон, в консистории, офицеры удушаемые многолюдством, толпятся, докуривая папиросы. Полковник Преображенский сидит усталый, морщины текут по лицу на его старомодный мундир - смешно: при полном параде поблекнуть! - он опустил голову, под редкими волосами, на которых остались еще следы редкого гребешка, светится слабый, мягкий человеческий череп. Полковник говорит хриплым рваным голосом: