- Коленька, представьте вашего друга, - чуть картавя произнесла женщина.
"Милый голосок и сама мила!" - мелькнула подходящая к случаю мысль у поручика, отвыкшего после госпитального отшельничества от дамского общества.
- Алексей Дмитриевич Каштымов, мой товарищ по Горному. Воевал, до сего дня находился на излечении в госпитале у Т.
- Боже мой, где это вас? - ужас в глазах женщины был искренним, и Алексей был благодарен ей за этот ужас и сострадание, проскользнувшие в голосе.
- Под Перемышлем! Австрияки старались отправить меня к праотцам, но, как видите, им это не удалось...
- Милый мой, пойдемте к дамам. Они будут рады послушать ваши одиссеи!
Через четверть часа, выручив поручика из цепких рук женской половины сего приятного общества, Николя отвел приятеля к широкому подоконнику и, нимало не смущаясь, уселся на оный, ловко выхватил из портсигара папироску и вскоре уже пыхтел ею по сторонам:
- Ну как тебе нимфа с Литейного?
- Николай, оставь свои мифологические сравнения. Дама как дама! В обращении приятна, не скрою, но...
- Подожди. Хочешь пари на ящик шампанского, она ангажирует тебя на сегодняшнюю ночь?
- Прекрати говорить гадости. Не знай я тебя столько лет...
- То что? На дуэль вызовешь, пехота? - подмигнул Шустовский. - Или в отхожем месте морду набьешь?
- Не ерничай, Николай. Ты же знаешь, как я отношусь к подобного рода разговорам и выходкам!
- Вот уж не думал, что ты после фронта останешься институткой! Ну ладно, не буду, не буду. Но можешь быть уверен, баронесса - исключительная во всех отношениях женщина! Если говорю, значит, знаю! - Он снова подмигнул. - Небось, после пресных девиц милосердия Татьяна Андреевна показалась тебе ангелом небесным?
Каштымов не проповедовал аскетизм, и, конечно, в госпитале у него наметился легкий роман с женщиной на несколько лет старше, довольно экзальтированной особой, жаждавшей возложить на алтарь милосердия не столько свое доброе сердце, сколько щедрое лоно. К концу пребывания Алексея Дмитриевича в послеоперационной палате амурные приключения в духе Габорио ему порядком наскучили, и он с нескрываемым удовлетворением оборвал затянувшуюся связь. К тому же оказалось, не только его одного дарила своими ласками любвеобильная матрона. Николя, надо отдать должное его проницательности, попал в точку.
- Право, Николай, брось все опошлять! - возмутился Каштымов.
- Ишь, обиделся, голубчик сизокрылый, - ответил Николя, делая глубокую затяжку и пуская кольца. - Но я кожей чувствую - Танюша на тебя глаз положила.
И это уменьшительное "Танюша" сказало Каштымову больше, чем все остальные сальности, отпущенные Шустовским за целый вечер.
- Немедленно едем домой! - воскликнул Алексей Дмитриевич и подхватил пошляка под твердый локоть.
- Господа! - раздался столь милый сердцу поручика голос. - Прошу к столу! Столовая на первом этаже. Мой дорогой супруг сегодня утром не поленился навестить Елисеева, так что все свежее: семужка, расстегаи, уха по-монастырски и прочее...
Расходиться гости начали где-то за полночь. Барон отправился почивать в половине одиннадцатого, сказавшись усталым. По какой-то не ясной для него самого причине Алексей Дмитриевич уходить не спешил. То ли слова Шустовского, то ли таинственная улыбка, время от времени пробегавшая по пухлым губкам баронессы, то ли загадочное поведение зеркала, то ли все вместе сыграло роль, но в поручика вселился проблеск надежды, томительное предчувствие чего-то затаенного и страстно желаемого. И его ожидания странным образом подтвердились, когда Каштымов совсем уж было собрался уходить. К нему подошла горничная и, сделав книксен, вручила записку: "Я Вас не отпускаю. Жду в Зеленом зале в два часа. Т.".
Николя, заметив клочок записки в судорожно сжатом кулаке поручика, победно заржал:
- Итак, я был прав, Алеша!
Вместо ответа Каштымов спросил в свою очередь:
- Если ты так догадлив, изволь сообщить другу, где у Гольдензаков Зеленый зал?
- Ну брат, тебе подфартило! На моей памяти ты второй! Поднимешься на третий этаж, пройдешь галерею по левой стороне и упрешься в дверь, обитую темно-зеленым бархатом. Смотри не перепутай! Возле двери еще статуя арапчонка с блюдом. Впрочем, скорее всего тебе дадут провожатую. О'ревуар, поручик! Желаю успешно провести наступательную кампанию! В духе генерала Брусилова! - он вновь подмигнул и принялся нашептывать что-то на розовое ушко горничной. Наконец угомонился и отправился домой, выкрикивая шокирующие всех верноподданнические лозунги.
Минут через десять Алексей Дмитриевич в сопровождении Ксюши (ожидая назначенного часа, он не только узнал имя горничной, но и успел ознакомиться с душещипательной историей ее появления в столице) подошел к указанной Шустовским двери. Что ждало его за ней? Бурная фантазия молодого человека рисовала картины, могущие устыдить даже прожженного писаку вроде Арцыбашева. Огонь страсти пылал в душе Алексея Дмитриевича, но не той нежной страсти, присущей трепетным девушкам на выданье в предвкушении замужества, и не только скотского вожделения, на кое способны в плену инстинкта натуры низкие и бездушные, а страсти роковой, страсти всепоглощающей, во имя которой писались бессмертные симфонии и сонеты, открывались новые острова и материки, сражались насмерть на дуэлях...
Каштымов слышал, поднимаясь вслед шуршащей юбке горничной, свое гулкое сердце. Ему представилось, что девушка тоже слышит этот стук, и было неприятно сознавать, что Ксенья, видимо, в курсе хозяйкиных дел и не первого сопровождает на ночное свидание.
- Барыня! - тихо позвала Ксенья в замочную скважину. - Алексей Дмитриевич!
Дверь отворилась, пропуская Каштымова. В отличие от гостиного. Зеленый зал был гораздо меньше и вследствие этого гораздо уютнее. Дополнительное очарование ему придавали свечи в канделябрах, укрепленных по стенам. Ничего зеленого в зале не было, очевидно, название свое он получил по цвету обивки входной двери. Несколько кресел с изящными спинками притаились в простенках между высокими и узкими окнами, за которыми пронзительно гудел февральский ветер. Он раскачивал фонари на Литейном, фонари бросали отблески на потолок. Где-то далеко бухнул винтовочный выстрел. Потом еще один. В Петрограде было неспокойно. Каштымов остановился, прислушиваясь. Более не стреляли.
Татьяна Андреевна в прозрачном одеянии полулежала на медвежьей шкуре у противоположной стены. Рядом с ее очаровательной головкой качался на витом шнуре, свисающем с потолка, какой-то предмет, похожий больше всего на кавалерийский бунчук. Но Каштымов действительную служил в пехотных войсках и в кавалерийских аксессуарах разбирался не шибко. Одно было ясно: при помощи этого хитроумного приспособления баронесса впускала в свою обитель желанных гостей. Такое, видать, имела обыкновение...
Каштымов приблизился к женщине, но от волнения его стало трясти, как в приступе малярии, и он не смог как следует разглядеть ее лицо и ее желанное тело, хотя, как упоминалось выше, на Татьяне Андреевне был костюм одалиски.
- Милая Татьяна Андреевна! - прошептал он горячо. - Еще вчера я и мечтать не смел о встрече с подобной вам женщиной. С первого шага в вашем гостеприимном доме, с первого звука вашего прелестного голоса, с первого взгляда на ваше достойное восхищения лицо, я окончательно сражен, и на этот раз не коварным свинцом, а малахитом ваших очей. Сегодня вечером я умирал бесчисленное количество раз, когда вы отдавали предпочтение не мне, а кому-нибудь из моих соперников, ибо каждого гостя мужского пола я расценивал как будущего соперника, и воскресал снова подобно сказочной птице феникс, когда ваш благосклонный взгляд останавливался на вашем покорном слуге. Татьяна Андреевна, голубушка, боюсь показаться нескромным, но мое сердце принадлежит вам одной и вы можете располагать мною по своему усмотрению в любой желаемый для вас миг. Наверное, ни один человек в мире не любит ни одну женщину так, как люблю вас я. Сегодня среди множества лиц я все время искал только одно, и это лицо дороже мне всех сокровищ аравийских султанов и индостанских магараджей, это лицо - лицо самой прекрасной жительницы Петрограда, ваше лицо, Татьяна Андреевна! Позвольте же в знак того, что моя искренность нашла отклик в вашем сердце, поцеловать вас!