Как раз в это время Иерусалим, как и вся Иудея, был охвачен лихорадочным возбуждением. Ждали Мессию. Собственно говоря, Ожидание Помазанника - это национальная иудейская традиция, высшая квинтэссенция науки, искусства и спорта, нечто среднее между радостным предвкушением, нервной дрожью, испугом и агонией. Я даже не знаю, как ввести в эту атмосферу человека, который сам ею не дышал. В качестве отдаленного подобия представьте себе ощущение невесты перед первой брачной ночью с женихом, которого она горячо любит, при этом она давно - и многократно не девственница, а он весьма ревнив, даже до насильственной смерти неверной избранницы. Или вот вам еще аналогия: вообразите народ, который в едином порыве вышел встречать поезд на Читтанугу, причем время прибытия неизвестно, мест в вагонах наверняка на всех не хватит, и присутствующие находятся в предэкстазном состоянии, готовом перейти во что потребуется от глубокого уныния до общего ликования и от побития камнями до возведения храмов включительно. С учетом же того, что Мессия, собственно говоря, уже приходил и ушел, ситуация становится еще более интересной. Развивая вышеприведенное железнодорожное сравнение, можно сказать, что все это напоминает ожидание поезда на Читтанугу на остановочной платформе станции Малые Дербышки.

Так вот, правоверные иудеи ждут Мессию уже давненько и - с небольшими перерывами на более насущные заботы - непрерывно, но и в этом перманентном процессе выделяются особенно экстремальные периоды, и вот как раз в такой момент Лева и явился в Иерусалим - грязный, исцарапанный и униженный верблюдом. Между тем Слава уже ждала его.

Сразу же за воротами, под прямым углом к ним, располагались несколько рядов скамеек, которые были густо покрыты людьми в разноцветных то ли хитонах, то ли халатах, с длинными полотенцами на головах, с кудрявыми бородами и горящими от вожделения глазами. Лева, едва взглянув на них, сразу же - и правильно - понял, что это евреи. Учитывая же их количество, нестесненность жестов и всего поведения и громкие голоса, он сделал вывод, что находится или в Израиле, или в Одессе. Однако песок, верблюды и отсутствие поблизости моря говорили все-таки скорее в пользу Израиля.

Сидящие на скамейках пристально оглядывали каждого проходившего в ворота и обменивались впечатлениями.

- Ну, Марк, как тебе этот?

- Этот прыщ в лапсердаке? Мойша, стыдись, сегодня еще только пятница, а ты уже начал праздновать субботу. Почему у тебя блестят глаза, Мойша? В следующий раз сюда войдет ослица, и ты также спросишь, не Он ли это.

- Ну хорошо, раби Марк, но вот этот точно не прыщ. Ты погляди, какой хороший: голова как пивной котел, бицепсы как бедра у твоей Сарры.

- Слушай, Мойша, тебе надо провериться: у тебя что-то с головой. Это просто меняла из Хайфы, я его знаю. К тому же еще и одноглазый. Скажи, где написано, что Он будет одноглазый?

- А где написано, что не будет?

- Слушай, Мойша, зачем писать то, что и так всем понятно? Просто Он такой, как и все мы, а значит - с двумя глазами.

- Почему, Марк? Там как раз сказано, что Он будет не такой, как мы.

- Да, не такой. Но безгрешный, в отличие от нас, убогих. Безгрешный, а не безглазый!

- Погоди, Марк, а почему безгрешный не может быть безглазым? Может быть, его безгрешность была так велика, что на отсутствие глаза не обратили внимания. Ты помнишь, как у Иоханана-горшечника родился сын?

- Помню.

- А ты помнишь, как его назвали? Рахиль. Когда на третий день вино кончилось, и к Иоханану вернулся разум, он сообразил, что Рахиль - женское имя. И он спросил раввина, который спал за тем же столом, то есть сначала разбудил, а потом уже спросил: "Раби Яков, почему ты дал моему сыну женское имя?" И реб Яков долго не мог ничего ответить, потому что лежал своим благочестивым лицом в цимесе. А потом, когда цимес слизала мать жены Иоханана - не пропадать же хорошему продукту за просто так?! - раввин сказал: "Разве это был мальчик, дорогой Иоханан? А мне показалось, что девочка. Но разница была еще так невелика, а у меня такое плохое зрение... Однако теперь ничего не поделаешь, уважаемый Иоханан, твоя... то есть твой Рахиль уже записан в мои книги, и теперь он так и будет существовать под этим именем. И дай Бог, чтобы это было самым большим огорчением в его жизни!" Вот я и говорю: если реб Яков не заметил столь существенную разницу, то те, кто писали эти книги, вполне могли не предусмотреть такую мелочь, как отсутствие глаза. Прав я или неправ, а, Марк?

- Погоди, Мойша, остановись, у меня от тебя начинается сердцебиение. Зачем ты через каждые два слова повторяешь "Иоханан"? У меня все в голове смешалось: раввин, сорок бочек твоих Иохананов и мальчик с несущественной разницей. И при чем тут Он? Какое все они имеют отношение к Нему? И при чем тут, кстати, бедра моей жены? Не трогай бедра моей жены! Оставь в покое бедра моей жены! Если я еще раз замечу, что ты трогаешь бедра Сарры, я...

- Нет, Марк, ты не понял...

- Все, все, Мойша, я уже успокоился. Я уже пришел в себя. Мойша, перед тем, как говорить с тобой, надо плотно поесть и заткнуть уши ватой. Я забыл про это, Мойша, и Бог меня наказал. Хватит уже, Мойша, а то я могу тебя убить голыми руками.

- Хорошо, хорошо, реб Марк, но только в последний раз. Как тебе этот, Марк? Посмотри, у него два глаза, и кашмирский халат, и лошадь. Погляди, какая под ним красивая лошадь, Марк!

- Да, Мойша, под ним прекрасная лошадь. И да, Мойша, на нем халат, и тюрбан, и кривая сабля, Мойша, про которую ты зря ничего не сказал. Потому что это араб, Мойша, чистокровный араб из пустыни, и каждая пядь его тела, и каждый клочок его одежды кричат: "Араб! Араб! Араб!" Ты понял меня, Мойша? Араб! Проклятый араб!

- Да, я понял тебя, Марк, но где написано, что Он не может быть арабом?

- Какой еще араб?! Там же сказано - "из рода Давидова"! Нет, я все-таки тебя убью! Держите меня, люди!

Но никто их не удержал, и они убежали, причем первый все еще пытался спорить, а его преследователь вращал глазами, рычал, и изо рта у него шла пена. На них не обращали внимания, видимо, подобные сценки здесь примелькались.

- Ну, и как же уродились ваши хлеба, реб Исаак?

- С Божьей помощью, прекрасно, реб Самуил. Когда Он придет, будет, чем Его накормить. А что ваши виноградники?

- Ничего, реб Исаак, неплохо. В этом году пришлось нанимать работников со стороны. Однако, как видите, я здесь, уже второй месяц, с тех пор, как звездочеты опять предсказали Его скорое появление, и очень опасаюсь, что чужие люди без меня сами соберут мой урожай.

- Так пошлите вместо себя сына.

- А если они его убьют? Знаете, разные люди нанимаются в работники.

- Ну и что ж, бывает. Зато потом вы сможете на законных основаниях убить их, вернуть урожай и ничего не платить за работу. Я часто так делаю. Очень выгодно получается. На то в наших еврейских семьях и много детей.

- Спасибо, реб Исаак, спасибо. Обязательно при случае воспользуюсь вашим советом. Но я вам так скажу, реб Исаак. Все это крайне нехорошо со стороны Мессии. Люди Его ждут, настраиваются, бросают дела, накрывают столы. Только на моей памяти звездочеты и всякие там нечестивые волхвы тьфу, мерзость какая, прости, Господи, - уже двадцать восемь раз возвещали Его скорый приход. И что вы думаете - Он хоть раз явился?! А хлопот-то сколько! В доме прибирай, нищих оделяй, должникам прощай, в грехах кайся... Я уж последние двенадцать раз готовился по сокращенной программе, без должников и нищих. А то и разориться недолго. Если бы еще деньги, затраченные на благотворительность, не облагались налогом...

- К этому наверняка в будущем придут, реб Самуил, А то тяготы, наваленные на плечи богатых людей, столь велики, что этак и вера может пошатнуться. В дикие времена живем, реб Самуил, верим каким-то звездочетам, факирам, экстрасенсам приблудным. Сидели бы тихо, занимались своим делом...

- Да, реб Исаак, и всему причиной - Он. В конце концов, обещал придти - приходи! Не тяни время. Или уж оставь в покое Свой народ, дай людям делом заниматься. Сколько уж можно, в конце концов?!