- А шо я буду дєлать? – Лизка изумленно воззрилась на своего супруга, привычно уже почувствовала, что сердце в груди забилось чаще от одного взгляда на него, но тут же ринулась в бой: - Нє, то не діло! Ти хочеш, шоб я зі скуки померла? В вас хоч огород на дачі є?

- Лиза, - сдержанно заговорил Павел, из последних сил стараясь не рассмеяться. Слишком ярко он представил себе картину, как поутру Лиза копает грядки под помидоры среди материных роз. – Лиза! Для того, чтобы ты не умерла со скуки, у тебя есть я! Тебе мало?

Вся беда в том, что Лизка уверена была – ей много. Павла Николаевича Горского – для нее слишком много. Влюбленная в него с первого рабочего дня, она шесть лет пыталась его покорить, как трактора покорили целину. Или как если бы получилось повернуть сибирские реки вспять. А теперь, когда покорила… кстати, весьма неуклюже и как-то неубедительно, никак не могла понять – и за что ей, Лизке Довгорученко, такое счастье. Ведь смирилась давно, что он – птица совсем другого полета. Потому что это только так говорят, что в Советском Союзе все равны. Но на поверку выходит, что он – юрисконсульт из интеллигентной семьи, а она – только что пишет без ошибок. И то не всегда.

Нет, они хорошо жили. Восемь месяцев уже. Но мысль о том, что Павел вот-вот опомнится, одумается, нет-нет, да и лезла в голову. А теперь еще эта дача, будь она неладна! Ей бы хоть слово понять, что они там между собой говорить будут! Папаша-профессор, мамаша – дочь композитора, Паша… Паша – солнце на ее жизненном небосклоне!

Лизка улыбнулась и, надеясь, что ее голос звучит достаточно беззаботно, ответила:

- Ну і шо ми будемо робити?

- Мы… - Горский обнял Лизу крепче и принялся рассказывать, - будем валяться на пляже, купаться в море, ездить в город. Жаль, театры закрыты, но мы будем гулять. По улицам, в парках. Машину у отца возьмем и куда-нибудь съездим. Не переживай, еще отпуска не хватит…

В этот момент поезд скрипнул тормозами в последний раз, дернулся и встал, как вкопанный.

- Вот и приехали! - улыбнулся Павел.

- Ой, мамо, - пробормотала Лизка и схватилась за сумку.

- Мама наверняка уже здесь.

Он забрал у Лизы сумку, взял чемодан и уверенно пошел к выходу, заметив краем глаза родителей, спешащих по перрону.

Когда они показались на подножке вагона, отец расплылся в улыбке и махнул детям рукой. Лиза стояла за спиной Павла. В сдержанном бежевом платье с белым воротничком и неожиданно подстриженная почти точно, как ее свекровь. Может, только чуть-чуть длиннее. От завивки, произведшей впечатление на свадьбе, не осталось и следа. Он повернул голову к супруге и сказал:

- Видишь, не все так плохо!

- Вот это и подозрительно, - отозвалась Изольда Игнатьевна, любезно улыбаясь детям.

- Привет, родители! – весело сказал Павел. Поцеловал мать, пожал руку отцу и притянул поближе жену.

- Здрастуйте, мамо, тату! – выпалила Лизка, жизнерадостно улыбаясь родителям, и затараторила: - А ми якось насилу доїхали. Та й в поїзді так жарко, прям пекло було. А ви тута як? Я вам варення везу! Клубніка. Паша сказав, ви любите. Я б і огурці взяла, та з цього урожаю іще нічого не закрили. Ну то може ви самі приїдете до нас осінню, га?

- Лучше вы к нам… - вымолвила «мамо», удерживая на лице улыбку и усиленно обмахиваясь веером. – Вот на следующий год приедете – и привезете.

- Та на той год вони вже несвіжі будуть! Всю зиму простоять!

- Ну… настоятся, выдержатся… или что там. Лиза! Неважно все это на самом деле. Мы и без них, без огурцов вам… рады.

- Правда? – не веря своим ушам, спросила Лизка.

- Правда! – громогласно заявил профессор Горский. – Паш, машина у вокзала, пошли.

… о пользе образования и моральном облике секретаря комсомольской ячейки 

Павел Николаевич Горский в первый же час пребывания под родительским кровом умудрился потерять собственную жену. Дело было в том, что вернувшись из душа, он не нашел ее в комнате, где она собиралась распаковать вещи. Впрочем, свежая рубашка и брюки висели на спинке стула.

Павел отправился на поиски. Во дворе и на веранде Лизы не было. Он тихонько заглянул в гостиную и улыбнулся привычной картине: мама что-то наигрывала на фортепиано, отец сосредоточенно смотрел на шахматную доску. Они были только вдвоем.

Пропажа обнаружилась спустя еще пять минут на кухне.

- Ну Ольга Степанівна, тьоть Оль, ну шо ви все сама да сама! – увещевала Лизка домработницу. – Я ж допоможу! Може, порізати чогось? Га? Чи в мене рук нема?

- Лиза, - позвал Горский, - у нашей Ольги Степановны на кухне абсолютная монархия. Давай не будем ей мешать, - он протянул жене руку. – Идем к родителям.

- А ми будемо строїть комунізм. Да, тьоть Оль? – упрямо спросила Лизка. – Ну їх, тих буржуїв!

- Спасибо, Лизавета… - Ольга Степановна, женщина преклонного возраста, в опрятном переднике и шишом седых волос на затылке, вопросительно глянула на Лизу.

- Петровна, - подсказал Павел.

- Лизавета Петровна, - кивнула домработница и неопределенно махнула рукой: - Вы уж коммунизм стройте там. А мы здесь по старинке, по-привычному.

Лиза обреченно вздохнула. Все, что угодно, лишь бы подольше не показываться на глаза Горским-старшим. Но тут даже домработница против нее!

- Ну… як хочете, - сказала она и снова широко улыбнулась. – Як заморитесь, зовіть!

- Идем! – повторил Павел, щекотнул подошедшую Лизу за бок и шепнул: - Признавайся, родителей боишься?

- Ще чого! – возмутилась Лизка, убирая в сторону его руку – еще не хватало при посторонних. – Пошли!

И с этими словами она решительно двинулась в гостиную.

Так они и зашли – воинственная Лиза впереди, улыбающийся Павел сзади. Изольда Игнатьевна на минуту прервала пассаж и взглянула на детей.

- Как вам дом, Лиза? – спросила она с нотками дружелюбия в голосе.

- Красіво! Дуже! – искренно ответила Лизка. Справедливости ради, дача Горских была едва ли не больше того дома, где сама Лизка выросла. Да и наличие фортепиано впечатляло. Пожалуй, больше всего остального. – З таким домом ніяка квартіра не нужна! Можно жить, якщо ще огород є. Ви мені потім покажете ваші грядки?

Ответом ей послужили странный горловой звук, приоткрытый рот свекрови и голос Павла:

- Я обязательно покажу тебе клумбы, которые здесь имеются. Завтра днем.

Сообразив, что сказала что-то не то, Лизка, вздернув подбородок, чтобы никто ни за что не догадался, что она растеряна, направилась к креслу возле свекра.