И вдруг словно золотая или огненная тень пронеслась вдруг сквозь толпу молящихся, вошла в храм, где покоилось тело, наполнила воздух сиянием и ароматом.

Мелисента закрыла лицо руками, не в силах вынести этого света, и не отняла ладоней от глаз даже тогда, когда вокруг раздались громкие ликующие крики о свершившемся чуде.

///Перевожу всю эту высокопарную ахинею на человеческий язык: приперся Эжен, задерганный и злой, и сказал: «Пусть живет, коли вы тут все так молитесь, но чтоб больше никаких воскрешений!..» Таким образом, мастерским произволом была пущена псу под хвост исступленная работа целого дня, стоившая, к тому же, жизни несчастному Райану, которого закопали тайком на госпитальерском кладбище, снабдив крест лаконичной эпитафией: «Здесь покоится Райан ап Гвиттерин, да смилуется Господь над ним!»///

— О королеве Мелисенте говорили, что более изворотливой гадины свет не видывал. Едва рушился один ее коварный замысел, как она мгновенно изобретала новый.

Однажды Мелисента доверительно сказала своим приближенным:

— У вас была уже возможность заметить, что мое величество чрезвычайно разборчиво… в целях.

Целью же Мелисенты был объединенный христианский Восток — естественно, под верховной властью королевы Иерусалимской. Поначалу Мелисента желала заключить со схизматиками-византийцами унию. Ибо византийцы были для латинских франков тем, что у нас называется «мелахида», то есть «еретики».

Лучшего способа наложить руку на Константинополь, чем женитьба Балдуина Иерусалимского на Евангелине, единственной дочери Мануила Комнина, Мелисента не видела. И потому — раз уж устранить Балдуина не удалось — Мелисента немедленно пустила своего сына, что называется, «в дело».

Исцеленный Балдуин набирался сил в саду госпиталя, где его охранял светлоглазый смуглый молодой монах из Алеппо, вооруженный алебардой. Об этом попросила сама королева. Теперь, когда для Балдуина нашлось столь важное место в планах королевы, она не на шутку опасалась за его жизнь.

Во время благодарственного молебна по случаю чудесного исцеления Балдуина Мелисента разрыдалась, и когда месса закончилась, королеву вывели под руки — так она ослабела. Какое-то сильное чувство сотрясало ее душу. Возможно, то была странная благодарность Господу, не допустившему ее совершить злодеяние.

С исцеленным Балдуином королева встретилась довольно прохладно. Оба были смущены и опасались, что второй выкажет слишком бурные чувства. К великому облегчению Балдуина, королева лишь проговорила, не поднимая глаз:

— Наконец-то вы здесь, дитя.

— Я счастлив обрести вас, матушка, — отвечал Балдуин. Он столь разительно переменился, что теперь Мелисента едва узнавала его. Несториане накачали его добродетелью до самых глаз.

— Я все вспомнил, матушка, — продолжал Балдуин покаянно. — Ужасно! Мне трудно представить себе, что я причинил людям столько зла. Но теперь я совершенно раскаялся во всем и буду творить одно только добро.

— Хотелось бы надеяться, — с усталой улыбкой молвила королева.

Ласково простившись с сыном, она поспешила к Евангелине и подступилась к ней с такими речами:

— Как вы намерены поступать теперь, когда миссия ваша завершилась, причем столь успешно?

Та отвечала, что уйдет в монастырь.

— Вы не хотели бы выйти замуж за моего сына? — спросила королева напрямик.

Смутившись, девушка заговорила о давнем своем призвании, о нежелании брака вообще, о заветном стремлении посвятить свою невинность Господу.

Выслушав все это, Мелисента привела свои доводы.

— Дитя мое, в ваших руках находится сейчас судьба Константинополя. Я говорю без преувеличений. Неужели вы думаете, что крестовые походы, которые вот-вот начнутся, пощадят Византию? Что вся эта крестоносная сволочь пройдет мимо Константинополя, не прельстившись возможностью разграбить его?

Увлекшись, королева заговорила чересчур откровенно. Она поняла свою ошибку, заметив, как вспыхнули щеки Евангелины.

— «Крестоносная сволочь», вы сказали?.. — прошептала пораженная девушка.

Отступать было поздно.

— Да уж, не лучшие представители европейского рыцарства, — запальчиво произнесла королева. — Поверьте мне дитя, я знаю людей. Я знаю рыцарей! Константинополю не устоять. Как только распаленная жаждой наживы орда увидит Византию, она хлынет туда.

— Но мы, как и вы, исповедуем религию Иисуса Христа! Зачем рыцарям грабить христиан? Крестоносцы воюют только с сарацинами!

— Увы! Для католиков вы — еретики и схизматики.

— Неужели вы правы? Что же делать?

— Дитя мое, я предлагаю Византии заключить союз с Иерусалимом. Этот политический союз будет закреплен хорошим династическим браком. Если мы породнимся, я смогу говорить нынче же вечером с папой Римским об объединении христианских Церквей на Востоке или, по крайней мере, об унии. В таком случае Константинополь будет находиться под официальной защитой католической Церкви.

Евангелина колебалась. К счастью для Мелисенты, один из госпитальеров, приняв сторону королевы, вступил в разговор, так что теперь Евангелину уламывали сразу двое.

Наконец девушка уступила. Однако она выдвинула свои требования. Брак ее с Балдуином должен оставаться формальным. Когда будет подписана уния и христианские Церкви на Востоке достигнут единства, этот брак должен быть аннулирован, после чего Евангелина сможет свободно отдать себя религиозному служению.

Вне себя от радости Мелисента дала согласие на все эти условия. Она уже готова была посылать за архиепископом, дабы тот освятил брачный союз церковным благословением, когда Евангелина напомнила о том, что неплохо было бы также переговорить о свадьбе с Балдуином.

Признав справедливость такого требования, королева устремилась в сад, где под неустанными заботами сестры-госпитальерки набирался сил юный Балдуин.

— Дитя, — обратилась королева к сыну, — не хотите ли вы соединить свою жизнь с той, что спасла и душу вашу, и тело от плачевной погибели?

Опустив глаза, молодой человек отвечал:

— Как будет угодно матушке.

— В таком случае нынче же ночью вы назовете Евангелину Комнину своей женой.

— Если того желает матушка, — с ангельской кротостью отвечал Балдуин. Королева не узнавала своего прежде буйного и строптивого сына и только дивилась произошедшим в нем переменам.

Вернувшись к Евангелине, Мелисента с торжеством объявила, что ее брак с Балдуином можно считать делом решенным.

— Дитя мое, вы спасли свое отечество от гибели и поругания, — молвила Мелисента.

— Я испрошу благословения нашего патриарха на брак с католиком, — проговорила Евангелина. — И едва лишь получу его, как возвращусь к вам. Но помните и вы свое обещание: мое замужество пусть останется формальным. Вы уже сказали об этом Балдуину?

Королева так уверилась в покорности сына, что не озаботилась известить его о подобной мелочи. Однако же Евангелину заверила, что посягательств на ее девственность со стороны Балдуина не будет.