Недалеко от монастыря Мышь услышала громкие крики и людской говор, идущий откуда-то снизу. Она подбежала к краю дороги и глянула вниз. Мышь увидела мужчин и женщин, столпившихся над упрямой лошадью. Лошадь лежала на камнях, придавив собой старика. Старик странно улыбался уже мертвым ртом. Один из мужчин поднял валявшуюся поодаль бамбуковую палочку и с силой хлестнул ею по лошадиному крупу. У Мыши закружилась голова, и она отпрянула от края дороги.

Родила Мышь Павлина. Был он голый, уродливый, с большой головой и огромными глазами. Павлин разевал клюв и тонко попискивал, прося еды. Мыши приходилось туго: она бегала из норы через кухню в кладовые, из кладовых через кухню в нору, таская за щеками зерна. По дороге разжевывала их в молочного цвета кашицу, которую и совала птенцу в клюв. Он был ненасытен, этот ее второй сын, — не успев проглотить еду, уже снова пищал и просил еще. От беготни Мышь осунулась и похудела.

Через неделю Павлин заметно подрос и узнал свою мать.

— Матушка, совсем не похожа ты на меня, — сказал Павлин. Голос у него был резкий и громкий.

— Тише-тише! — шепотом попросила Мышь, испугавшись, как бы не услыхал его на кухне мальчишка и не заглянул в нору.

Но мальчик ничего не слышал. Он толок чай, заливал его холодной водой, варил в котле, вливал растопленное масло с мукой, сыпал пряности — черный перец горошинами да лавровый лист — и напевал себе под нос. Он пел о новой жене князя, что была похожа на необъезженную кобылицу с густой черной гривой. Много бы нашлось смельчаков, которые захотели б объездить ее, но всякого сбросила бы она с себя и растоптала горячими копытами, и только славный князь обуздал ее. Теперь носила она в себе его сына. Родится мальчик красивее зимнего восхода в горах, нежнее, чем шерсть у ягненка, ярче, чем клинок меча на солнце, изящнее соболя на тонкой ветке, прекрасней, чем бабочка в брачном наряде… Он сварил чай и понес котел в княжеские покои. Через открытую дверь Мышь увидела, что наступила ночь и яркие звезды висят над горами, как светлячки в траве.

— Теперь можешь говорить, сынок, — кивнула Мышь.

— Тесная у тебя нора, матушка. Не выходишь ты во двор и не видишь белого света. Что там? — спросил Павлин.

— Черное небо и звезды, как светлячки, — сказала Мышь.

— Это страшно?

— Страшно одному, безразлично другому. Одних бог делает сильными, других — слабыми, одних — красивыми, других безобразными. Мне он дал мою мышиную долю жить в норе, почти не видя белого света, и бояться всякого…

— Но мне дал он другую долю! — птенец с гордостью взглянул на появившиеся два дня назад изумрудные перья на боках и вышагнул из норы.

На кухне он огляделся и увидел на стенах и под потолком пучки сушеных трав с семенами и ягодами. Он захлопал крыльями, пробуя силы, и взлетел под потолок. Там начал он ощипывать ягоды и дробить клювом семена. сухая трава посыпалась на пол частыми дождем. Мышь высунулась из норы и закричала:

— Немедленно спрячься! Придут люди, увидят такое и посадят тебя в клетку с куропатками, чтобы съесть за обедом!

— Что ты, матушка, я со своим хвостом не помещусь в твоей норе. Лучше уж улечу я в лес, где никто не сможет меня обидеть, Павлин выдрал из бока маленькое изумрудное перышко. — Если вдруг случится с тобой беда, возьми его, пусти по ветру, и он принесет мне дурную весть.

Ранним утром, когда заря едва-едва окрасила верхушки гор в цвет неспелой земляники, мальчик пришел растапливать очаг с куском сухой коры под мышкой. Открыв двери кухни, он увидел густо усыпанный обломками сухой травы пол и большого изумрудного павлина с раскрытым хвостом, который едва не доставал до потолка. Мальчик на мгновение растерялся, но потом распахнул «дели» и, широко раскинув полы халата, пошел на павлина, повторяя ласково: "Кле-кле-кле-кле-кле-кле-кле! " Павлин с шумом, похожим на взмах меча, сложил огромный хвост и взлетел. Он пролетел над головой мальчика, едва не коснувшись его макушки. Мальчик ухватил павлина за хвост. Павлин выволок мальчика из кухни во двор и стал поднимать в небо. Мальчик глянул вниз, на стремительно удаляющуюся землю, и от страха разжал руки. Он упал в сено и не ушибся.

Лошади на привязи у кухни жевали овес. Мальчик указал пальцем на большую зеленую точку в утреннем небе. «Ну, теперь-то вы видели, что он там?» — воскликнул он. Лошади жевали овес и безразлично смотрели на мальчика большими карими глазами.

Мышь забеременела в третий раз. Случилось это осенью. Травы в горах высохли и сгорели, камни по ночам стали обрастать плесенью измороси, лужи на дороге покрывались толстым слоем льда, в который вмерзали желтые листья, труха, сор и даже конские следы. Днем лужи оттаивали под лучами тусклого солнца, и осенний ветер гонял по ним мелкую рябь. Вода в ручьях замедлила свой бег, стала густой и тягучей, как уваренный сироп. На кухне пекли медовые лепешки с сушеной черемухой. Мальчик с поваром возились у жаркого очага с большими сковородами. Они подкидывали лепешки на сковородах, те, золотистые, как пчелы, и румяные, как хурма на морозе, кувыркались в воздухе и плюхались в кипящее масло, распространяя по кухне дурманящий, сводящий с ума сладкий запах. Дышащие жаром стопки лепешек поднимались из широких мисок, стоящих на полу, на высоту человеческого роста. Мышь знала, что сейчас, пока мальчик с поваром заняты делом, самое время бежать в дацан, просить у Мышиного бога о третьей душе, пускай крохотной, больной, убогой, слепой и никчемной… Мышь побежала к дверям кухни, по дороге отхватив от нижней лепешки небольшой кусочек в подарок своему богу. Она пролезла в щель между косяком и дверью и, оказавшись во дворе, поежилась от холода. Двор был пуст, небо — чисто, дорога лежала перед ней серым шершавым языком. Мышь побежала по ней, чувствуя биение второго сердца внутри себя.

Недалеко от дацана на обочине дороги сидела прекрасная женщина. Она была одета в богатое «дели» и высокую шапку, отороченную седым соболем. Ее густые черные волосы жирно блестели на солнце, глаза, похожие на дикие спелые сливы, были затуманены болью, рот полуоткрыт. Приблизившись к ней, Мышь увидела выпирающий из под «дели» живот.

— Чем тебе помочь, женщина? — участливо спросила Мышь.

Женщина только махнула на нее рукой и застонала. Но через несколько мгновений боль прошла, она отерла рукавом пот со лба, глянула вниз и уже приветливо улыбнулась.

— Хотел мне князь дать коня и охрану, а я сбежала тайно от всех и чуть не родила. Нет, видно не время еще. Смотри-ка, у нее лепешка!

Мышь протянула румяный кусочек, женщина взяла его и съела.

— Где ты ее взяла?

— На дворцовой кухне. Их пекут для тебя и для твоего будущего сына.

— Да, скоро уже, — кивнула женщина.

— А правду ли говорят, что первая жена князя, похожая на луну, сошла с ума и сейчас ее держат в клетке, боясь, что она, как снежный барс, убьет всякого, кто встретится ей на пути, или бросится со скалы в глубокую реку, как рыба, оставленная без присмотра?

— Все врут! — закричала женщина, краснея. — Жена князя выпила отвара из белены и полыни. Она отдала мальчишке с кухни свою серебряную серьгу, сказала, что умрет прежде, чем поспеет тарак, настоенный на украшении, и просила помянуть ее.

— Значит, ее больше нет?

Молодая жена князя ничего не сказала и только сердито сдвинула густые брови.

— А правда ли, что сын князя вырос, стал силен и красив, и может поднять на плечи лошадь?

— Что ты, Мышь! Совсем ты глупа и безумна! — снова закричала женщина. — Лошадь не может поднять безобразного Сухе, потому что он толст, как осенняя куропатка, а лице его покрыто прыщами и больше походит на бараний зад! Вот родится мой сын и сможет поднять на плечи лошадь, и красив будет, как рябина зимой! — неожиданно новая жена князя расплакалась. — И зачем ты подошла ко мне, Мышь? Зачем спрашивала о глупом? Иди своей дорогой и никогда больше не попадайся мне на глаза!

Мышь фыркнула и побежала дальше.

— Вот они, люди! Ревут по пустякам! Никогда больше не буду с ними разговаривать!