Если только в дополнение к своим сексуальным наклонностям он не был еще эксгибиционистом и мазохистом. И мазохистом осторожным, явившимся к храму пораньше, чтобы избежать встречи с мужчинами более простых вкусов, которые могли бы ополчиться на любителя нетрадиционных забав.

– А вы ведь хотели бы сами оказаться на месте одной из них? – внезапно спросил Алекс, выразив вслух внушенную озарением мысль.

Попал он в цель или нет, неизвестно, но щеголь с завитыми волосами злобно заворчал.

– О боги! – Впрочем, он тут же взял себя в руки. – Ох-хо, пожалуй, пусть будет оборванка. За пару недель прочихаюсь.

Вернувшись в храм, он бросил монету и что-то сказал своей избраннице. Поднявшаяся тощая девица едва доставала ему до груди.

Алекс вдруг понял, что и он тоже не сможет выйти со двора, пока не выберет кого-нибудь. Медленно, вопреки отчаянно заколотившемуся сердцу, он прошел по соломенной дорожке. Что, если Дебора появится сейчас из храма? Что, если она только подошла к воротам? Алекс чувствовал себя как будто голым, что было довольно-таки странно, учитывая ситуацию с заранее определенными ролями. Странно и смешно.

Большинство женщин собирали волосы наверх тугими пучками, скалывая их заколками, серебряными, бронзовыми или костяными, в зависимости, вероятно, от социального статуса – в противном случае отличить знатную леди от содержательницы пивной было весьма затруднительно, поскольку все они приходили сюда в скромных платьях и без косметики. У некоторых в волосах запутались соломинки – должно быть, они провели ночь во дворе или на галерее. Не исключено, что некоторые оставались здесь много дней и ночей и устали настолько, что уже махнули рукой на строгие требования к туалету.

Описывая женщин, педераст определенно сгустил краски, перебрав с черной, но в целом его характеристики оказались довольно точными. Вот прыщавая, вот толстуха, а вот и лошадь, угловатая и костлявая. Рыженькая с веснушками показалась Алексу вполне симпатичной. Была еще загорелая блондинистая молодка – грудастая, пухлая и сальная. Внимание его привлекла и миловидная негритянка с гладкой, будто полированной кожей, под которой проступала рельефная мускулатура; такая, пожалуй, могла, зажав крепкими зубами, гнуть железные прутья.

Сильная женщина педерасту, конечно, пришлась бы не по вкусу. Грудастая его тоже бы не соблазнила.

Какой омерзительный подход к оценке людей. Но разве не оценивал он при этом и себя самого? Разве не оценивал критерий собственного выбора, обнаруживая при этом те персональные мерки, которые при обычных обстоятельствах никогда бы не получили такой свободы самовыражения?

Нет, эта бы педерасту не понравилась… Так Алекс перекладывал вину с себя на другого.

Если незнакомец и впрямь любитель мальчиков, зачем приходить в женский храм? В Вавилоне гомосексуальность преступлением не считалась. Александр Великий любил как мужчин, так и женщин. «Греческая любовь» и все такое…

Возможно, педераст находил удовлетворение где-то еще, но предпочитал подростковый тип молодым мужчинам. А может быть, рафинированный вкус отвращал его от такого грязного удовольствия, как совокупление через задний проход. Тоже объяснение…

Мысли пошли вразброд, и Алекс заставил себя сосредоточиться. Очевидный выбор – загорелая блондинка. А лошадь? Физиономия, конечно, жуткая, но ведь это еще не значит, что у нее не может быть прекрасного тела? Они оба могли бы испытать нечто новое, неоднозначно волнующее. В соединении тел, привычных к такого рода маневрам, есть некая фамильярность, и Алекс, не будучи особенно искушенным в подобного рода вещах, все же не был полным невежей. Уродливая женщина может быть неловкой в любовных утехах. И, наоборот, может быть куда более чувственной; тогда как красота нередко уживается с фригидностью. И даже если уродине недостает изощренности в искусстве любви, это не означает, что она не может быть знатоком местных обычаев. Так что, идем знакомой тропинкой? Нет.

Алекс уже был рад, что не застал Дебору, хотя к храму подходили все новые женщины, а за ними, естественно, потянулись и мужчины.

Чему он радовался? Тому, что у нее все так быстро решилось? Тому, что она не увидела его здесь? За кого он радовался – за себя или за нее?

Алекс вдруг понял, что храм помогает людям постичь себя: разобраться в запутанных чувствах, увидеть в себе ложное благородство, лицемерное притворство, эгоизм и вожделение, понять иллюзорность устремлений – с тем чтобы научиться наконец любви, преданности и радости? Храм Иштар обнажал и встряхивал болото эмоциональной рутины и в этом смысле служил промежуточной станцией на пути в будущее, понять и постичь которое надлежало прежде всего эмоционально.

Выбор его в итоге оказался случайным. Краем глаза он заметил выходящую из зала Дебору, которую сопровождал высокий чернобородый мужчина в тюрбане.

Алекс в этот момент находился в конце ряда, около женщины, более всего подходившей под характеристику «мышка». Маленькая мышка с короткими каштановыми волосами и мелкими, вполне заурядными чертами; не красавица и не уродина, так себе, ни то ни се. Ей, пожалуй, не было еще и двадцати. Он опустил руку в мешочек, вытащил первую попавшуюся монету и, не глядя, бросил ей на колени.

– Ты.

Она едва заметно улыбнулась.

– Полагается сказать «Во имя богини».

– Во имя богини.

Она легко поднялась, держа в пальцах серебряную монету.

Может быть, именно таким и должен быть в идеале выбор в храме Иштар? Наугад. Бросил монетку – орел или решка. И монетку тоже доставать наугад. Пусть все решает случай.

И пусть Дебора – она как раз шла через двор – думает о нем что хочет. Если, конечно, заметила. Ее, похоже, занимают собственные мысли. А может, она лишь старательно делает вид, что ничего не видит.

«Мышка» шагнула к храму, и Алекс, оказавшись сзади, заметил в ее коротких волосах золотую заколку.

Через высокие окна струился мягкий свет. Комнаты для парочек вытянулись по одну сторону нефа, напоминая ряд исповедален. Немногие занятые были завешены тяжелыми парчовыми шторами; в одной из них, несомненно, укрылся и педераст со своей избранницей. Никаких звуков из-за штор не доносилось. В тех, что оставались свободными, Алекс видел ложе, кувшин с водой, чашу, полотенце. Вино и фрукты, маленькая горящая лампада. «Мышка» повела его к алтарю, мимо подметавшей пол и тихонько насвистывавшей себе под нос старухи. Другая старуха меняла белье и наливала свежую воду в комнате, которую, должно быть, только что освободили Дебора и ее любовник. Наверное, каждая из приходящих в храм женщин на какое-то время становилась в нем жрицей. У алтаря «мышка» опустила серебряную монету в большую золоченую вазу, уже наполовину заполненную другими монетами. Из котла тянуло ароматом сандала и ладана. Спутница Алекса опустилась на колени и произнесла короткую молитву на вавилонском. О чем она молилась? Чтобы он не был груб с ней? Или чтобы небо не дало ей ребенка?

Женщина направилась к кабинке между двумя другими свободными кабинками. Они вошли, и Алекс задернул шторы. Глядя один на другого, разделись в прыгающем свете лампады. На мгновение он представил ее в школе или в церкви какого-нибудь захолустного американского городка. Но нет – здесь она была вавилонской блудницей.

Маленькие, но упругие груди. Узкие бедра и выбритый лобок, из-за чего она казалась еще более юной и обнаженной. А вот подмышки волосатые.

Тела их соприкоснулись, и он забыл о школах и церквях.

Получилось вполне удовлетворительно. После нескольких неловких тычков он без труда проник в тесное влажное лоно и быстро кончил, после чего еще немного подвигался, что, как показалось, пробудило в ней ответное желание. Постепенно он снова набрал ритм. На этот раз до эякуляции дело не дошло, зато она достигла оргазма, завершившегося на пике не вскриком, а тихим вздохом.

Потом Алекс лежал, поглаживая ее волосы и золотую заколку.

– О чем ты молилась у алтаря?

– Я молилась за тебя, грек.