Странное чувство овладело им: казалось, он входит в собственную голову и, попав внутрь, может уже никогда не найти выхода. Впрочем, Алекс сомневался, что когда-нибудь пожелает выйти. Аллея Процессий, известная также как улица Победы, прямой стрелой уходила вдаль. Центр ее был вымощен плитами белого известняка, края красным с молочными прожилками песчаником. С обеих сторон улицу окружали высокие, выложенные синими глазурованными плитками стены. Красные, белые и желтые львы с оскаленными клыками шествовали по стенам от центра города.

Стена львов справа заслоняла дворец Навуходоносора и Радужные сады. Алекс не расстраивался, понимая, что, прежде чем подступать к великим чудесам, надо освоиться с обычными улицами и потереться среди людей. Сервивалист в первую очередь должен озаботиться пропитанием и жильем. Устрой свою базу. Осваивай территорию концентрическими кругами. Дивиться будешь потом. Он незаметно потрогал спрятанный под туникой мешочек с шекелями.

Когда дошли до места, где аллея Процессий пересекается с каналом Либил-хегалла, Алекс оглянулся, чтобы посмотреть на южный фасад показавшегося из-за стены дворца Навуходоносора, но заметил лишь ярусы колоннад, скрытые деревьями и цветущим кустарником. Словно фотограф, он, фигурально выражаясь, щелкнул вид, но не проявил пленку. Для этого дворца у него пока еще не было подходящего контекста. Или, как говорят, концептуальной основы.

Группа остановилась на мосту поглазеть на город. Но не Дебора. Она-то понимала.

И все же взгляд Алекса замер, а дыхание на мгновение сбилось, когда в поле зрения попала Вавилонская башня. Основание ее не было видно с моста, лишь только верхние ярусы. Башня казалась огромной, намного большей, чем он представлял. Даже воздух вокруг нее мерцал и ритмично подрагивал – и не только воздух, а и вся ткань города, – как будто самому пространству пришлось напрячься и ужаться, дабы вместить такую громадину. На взгляд Алекса, башня больше напоминала не типичный вавилонский зиккурат, а здание, изображенное на картине Брейгеля.

Перейдя мост, Алекс и Дебора свернули на одну из боковых улочек. Улочка вскоре тоже стала ветвиться, выпуская отростки влево и вправо, как персиковое дерево. Теперь они уже не гуляли, а пробирались между спешащими по делам вавилонянами. Главная аллея выглядела довольно пустынной, поскольку вела только к выходу. Несомненно, в праздничные дни там было не протолкнуться, но в остальное время горожане предпочитали топать – преимущественно босиком – по другим, не столь широким улицам.

Эти узкие улочки и переулки, кровеносные сосуды города, были вымощены не плитами, а плотно утрамбованным мусором, как будто кто-то уложил между глухими стенами домов срезанные с утрамбованной свалки полосы. Причем полосы очень и очень толстые. Земляное полотно – пласты его, скорее гастрономические, чем геологические, состояли из засохших апельсиновых корок, капустных кочерыжек, обглоданных свиных ребер, рыбьих костей, финиковых косточек, обломков посуды, тряпья, обрывков плетеных циновок – возвышалось чуть ли не на колено над дверями домов, к которым вели прорубленные ступеньки. Трудно представить, что такое количество слежавшегося хлама могло скопиться всего лишь за пять лет – скорее за пятьдесят. А что будет, если воды Евфрата выйдут вдруг из берегов и затопят город?! Ведь весь этот древний мусор хлынет по ступенькам в дома.

Все указывало на то, что Вавилон строили как город, уже побывавший в употреблении, секонд-хенд-сити, хотя его публичные объекты и сияли будто новенькие. Витавшие на улочках ароматы напоминали запах изо рта вегетарианца: подгнившей брюссельской капусты, ослиного навоза и мочи. Мило и по-домашнему, если вы кролик. Мясные и рыбные элементы подчищают ночами бродячие кошки и собаки – и, наверное, крысы, – иначе босые подошвы шлепали бы по коврику из личинок и червей.

Завелись ли здесь крысы? Пришли ли они сюда, неведомым образом преодолей пески пустыни, на зов дудки нового Гаммельнского Крысолова, соблазнившись свежими объедками и не испытывая страха перед возможной отравой?

Прохожие тем не менее как будто не замечали аромата родных дорог; по крайней мерс носом по сторонам, как обнюхивающий свою территорию кролик, никто не водил. И если плоть улиц выдыхала затхлый дух компостной кучи, то немалое число горожан – тех, кто мог позволить себе такую роскошь – били по нему целой батареей контрзапахов: ароматических смол, бальзамических масел, мускуса, сандалового дерева и пачулей.

Многие мужчины носили только короткие юбочки наподобие килта, оставляя верхнюю часть туловища обнаженной. Некоторые довольствовались набедренной повязкой. Другие щеголяли в накидках, скрепленных на плече шпилькой. Один или два самодовольно прошествовали в расшитых мантиях. Бритых встречалось немного, бородатые попадались чаще, причем у некоторых бороды были модно завиты. У одних волнистые волосы ниспадали на плечи, другие отдавали предпочтение тюрбанам, мелькали даже фески. Богач в мантии небрежно опирался на посох.

Женщины были в рубахах или свободных, по колено, платьях. Прически отличались разнообразием: одни заплетали волосы в косы и укладывали наподобие тюрбана, другие собирали их в пучок. Хвостики поменьше перехватывали ленточкой, побольше – убирали в сеточку. Одни ограничивались минимумом макияжа, лица других походили на раскрашенные маски. Дети бегали по улице почти голые, как девочки, так и мальчики, и ничем друг от друга не отличались, если не считать того, что прикрывали холщовые повязки.

– Надо бы зайти в парфюмерную лавку, – сказал Алекс. – И поскорее, верно?

Дебора сморщила нос, став похожей на кролика.

– Греки не пользуются парфюмом. Это считается проявлением изнеженности и упадничества.

Неужели она серьезно? Нет, конечно, нет.

– Готов спорить, здесь – пользуются. Вот увидишь. До сих пор побеленные фасады вытянувшихся вдоль

улицы домов оставались глухими хранителями частной жизни, если не считать сводчатого входа на более прохладной , северной стороне. Однако же следующие одна за другой стены нельзя было назвать серыми и невыразительными. Построенные пилообразно, внутрь и наружу, они отбрасывали на улицу чередующиеся полосы света и тени. Стены на солнечной стороне напоминали одно длинное, закрытое жалюзи окно, и казалось, достаточно дернуть за веревочку, как планки из глиняных кирпичей повернутся разом, и прохожему откроются все интерьеры.

На самом же деле в случае, если бы столь маловероятное событие все же произошло, дома бы просто обрушились – что с ними и без того уже происходило: зубчатые вершины стен постепенно стирались и осыпались.

На глаза гостям попался домик, подпертый со всех сторон столбами и опутанный веревками. Рабочие, чинившие обвалившуюся крышу и парапетную стенку, поднимали наверх корзины с глиной, которую брали из разъехавшейся на пол-улицы кучи. Выросшие детишки играли в куличи из грязи, только уже по-настоящему.

– Наверное, дают гарантию по крайней мере до следующего дождя, – заметил Алекс. – А дождь у них раз в год.

– Между прочим, саман – хороший строительный материал. Долговечнее стекла и стали.

– Его ведь надо формовать, пока он еще сырой, верно?

– Стань каменщиком – и узнаешь. Он толкнул ее локтем в бок.

– Кстати о мужчинах и парфюме. Я слышал, все местные македоняне стали персами.

– И что?

– Кто говорил что-то насчет упадничества и изнеженности? Мне показалось, ты это не одобряешь.

Дебора на мгновение смутилась, но уже в следующую секунду рассмеялась.

– Послушай, Алекс, там, откуда я приехала, люди купаются в ослином молоке, если, конечно, удается найти подходящую ослицу. И многие находят. А еще они протыкают носы куриными косточками и мажут щеки малиновым джемом. Меня это трогает лишь постольку, поскольку я здесь гостья из Греции. Понятно? Если тебе что-то нравится – валяй. Ищи себя.

«Уж я-то себя найду», – подумал он и смутился от собственной наивности. Не в первый уже раз Алекс подумал о том, насколько пуританским был кодекс поведения его орегонской общины. И не таков ли – на свой, конечно, лад – Вавилон? Женщину, убившую мужа ради другого мужчины, здесь заживо сажали на кол. Вроде бы.