«А ведь когда перед батюшкой кланяется, совсем кажется развалиной. Стоит же самому себе хозяином стать — эвон каким орлом на мир взирает!» — удивился царевич.

«У мальчонки-то глаз вострый! — думал в свой черёд гетман. — Зря при дворе болтают, что Бог, мол, лишил царевича разума. Уже и по-немецки болтает, говорят, что и французский учит. Но всё же главный язык учёного мира — латынь! А латынь Алексей и не ведает... — Мазепа за дружеской беседой незаметно проэкзаменовал царевича. — Да и откуда мальцу основы основ знать, ежели у него в главных наставниках такой невежа, как господин Меншиков, обретается. Водку пить да на лошади скакать — вот и вся наука этого воспитателя!» — пренебрежительно подумал Мазепа, который при одной мысли о светлейшем морщился, как от зубной боли.

Впрочем, как скоро выяснилось, так же морщился при упоминании о своём обер-гофмейстере и царевич.

— Каким наукам меня светлейший князь обучил? — изумился Алексей вопросу гетмана. И впервые вдруг расхохотался звонко, по-мальчишески: — Да вы что, Иван Степанович, и впрямь не знаете, что наш Данилыч и писать-то толком сам не обучен. За него всю корреспонденцию секретарь ведёт! А вы его в учёные произвели, ха-ха-ха!

   — Да ведь это не я, царевич, это твой батюшка тебе его в менторы пожаловал! — быстренько укусил гетман.

Царевич сразу склонил голову, загрустил.

   — А вот поди ж, сей неуч царской милостью так обласкан, что из пирожников в светлейшие князья Римской империи германской нации махнул! — продолжал подзуживать Мазепа Алексея.

   — Ну, он всё ж баталию под Калишем выиграл, да и в других делах батюшке помогал! — Царевич не столько вступался за Меншикова, сколько пытался оправдать привязанность отца к своему фавориту.

   — Под Калишем светлейший точно был победителем. А точнее сказать, русские драгуны опрокинули бы и без него польскую шляхту. Это воинство и мои казаки бьют. А як у него после виктории ум за разум зашёл: выдал королю Августу, который уже со шведом мир подписал, всех своих пленных! И, чаю, за то немалый презент от короля получил! — насмешничал гетман.

   — Это Данилыч любит — презенты брать! — вырвалось у царевича. — И куда батюшка смотрит — ведь тот у него под самым носом ворует? Сяду я царём, пирожник у меня попомнит, яко казну грабить!

   — Не горячись, царевич, не горячись, успеешь своё взять! — В старческих глазах Мазепы мелькнула нехорошая усмешка. — А сейчас выждать надо. Знаешь, что древние греки про одного младого честолюбца сказывали?

   — Гюйссен мне говаривал...

   — Вот и хорошо. Помнишь, смастерил Икар крылья из воска и полетел к самому солнцу, да крылышки-то и обжёг — упал камнем! А наш Данилыч, конечно, не Икар! — Гетман опять зло усмехнулся. — Это он ныне быстрым соколом в небесах шпыняет! Однако, чует моё сердце, обожжёт и он себе крылышки подле трона, как Икар подле солнца, ещё как обожжёт!

   — Дай-то Бог! — снова не сдержал себя царевич.

   — Бог всё видит! — согласился гетман и предложил: — А не закусить ли нам чем Бог послал, а, царевич? Вон в том леску и родничок есть, и дубовые пни вокруг него поставлены. Всё в той колыбе для путников приготовлено.

Расположились на той полянке весомо. Недаром в гетманском обозе шли великие фуры с добрым запасом. На чистых рушниках, настеленных хлопцами, появилась розовая ветчина, нежное сало, домашние колбасы и холодные взвары. А сколько было наливок! У царевича после десятой рюмки голова кругом пошла: настойка анисовая, вишнёвая, смородиновая, рябиновая...

Гетман же почти не пил, ссылаясь на рези в боку, зато Алексея угощал щедро. После полевого обеда сам подвёл Алексея к его рыдвану и здесь стал вдруг прощаться:

   — Позволь, царевич, я сверну на пару часов с прямого пути. Надобно навестить в замке одну мою старинную знакомую, а ты тем временем в Луцке отдохнёшь.

   — Э, да ты, пан гетман, старый амантёр! — Полупьяный Алексей погрозил пальцем.

«Ишь, царский щенок, закобелил!» — рассмеялся про себя гетман, но сам даже руки воздел:

   — Что ты, царевич, что ты! В мои ли годы в амуры играть? У нас с той дамой совсем деловой разговор. Оная пани под залог своих бриллиантов деньжат у меня занять хочет. Ты же знаешь, я деньги в долг даю, я добрый!

   — Ну коли добрый, может, и мне в долг дашь? — с пьяной решимостью попросил Алексей. — Только в залог мне тебе дать нечего!

   — А я тебя, царевич, и без залога ссужу! — серьёзно сказал Мазепа. — Порукой твоей — царское имя! Сколько надобно-то?

   — Да тысяч десять! — Царевич, похоже, даже протрезвел, посмотрел недоверчиво.

   — Хорошо, дождись меня в Луцке — и считай, что десять тысяч ефимков у тебя в кармане. — И гетман опять усмехнулся нехорошо. — Да ты не стесняйся, царевич, — добавил он. — Ведь я и твоего батюшку сколько раз казной выручал!

На том и расстались. Гетманская коляска, окружённая сердюками, запылила по просёлочной дороге, а служки царевича погрузили своего весёлого полупьяного хозяина в рыдван.

«И откуда в нём такая перемена? — размышлял Роман, который с командой драгун назначен был сопровождать царевича в Смоленск и Новгород. — С утра ещё глядел паинькой, а от гетмана ишь какой смелости набрался. Хотя, правда, и выпил наследник изрядно!»

— В Луцке переночуем, поручик! — Бледное лицо царевича выглянуло из окошка дормеза. Роман послушно склонил голову.

Тем временем гетман въезжал в широко распахнутые перед ним ворота княжеского замка.

   — А вдовица-то моя и впрямь в деньжатах нужду имеет! — Цепким хозяйским глазом Мазепа отметил и порушившуюся местами черепицу на крыше, и полуразрушенную цветочную теплицу во дворе. Княгиня Дольская вышла встречать своего старого кума на крыльцо. Они звучно чмокнулись, не как кум с кумой, а как прежние полюбовники. Впрочем, амур у них был давний, ещё в ту пору, когда княгиня в первый раз овдовела, потеряв своего мужа, князя Вишневецкого, и ещё не прибрала к рукам другого князя, Дольского.

Теперь и Дольский помер, но дебелая вдовушка с бульдожьей челюстью, с усиками на верхней губе не внушала боле гетману никаких сладких чувств. По правде сказать, ему теперь нравились молоденькие девчата, вроде Мотри Кочубей. С пани же Дольской гетмана связывали только общие великие прожекты большой политики.

   — Готов ли гонец? — спросил гетман едва ли не с порога.

   — А что обещает ясновельможный пан гетман моим королям — Каролусу и Станиславу? — Княгиня впилась цепким взором в глаза Мазепы. Но взгляд полюбовника сокрыла слеза.

И ответил он уклончиво:

   — Прежде чем обещать что-то королям, княгиня, я хочу знать, согласен ли круль Станислав отдать Полоцк, Витебск и Оршу в моё прямое владение?

   — Ты уйдёшь с Украйны? — удивилась Дольская.

   — Эта страна слишком беспокойна для старика! — Гетман подошёл к камину, протянул старческие узловатые руки к огню. Несмотря на жаркий майский день, во дворе под сумеречными сводами замка было сыро и прохладно. — Да, да! Я мечтаю остаток своей жизни прожить в покое, большим паном, вроде твоего незабвенного Вишневецкого.

   — Что же, тогда на Украйне будут править мои сыновья: Януш и Михаил. Ведь почти всё Левобережье по польским законам — наследственные местности рода Вишневецких. И если бы не проклятый Богдан Хмельницкий, мы и сейчас бы правили тем краем!

   — Мне всё равно, кто воцарится на Украйне, моя королева! — усмехнулся Мазепа. — Мне будет хорошо и в тех трёх моих воеводствах. Пусть только круль Станислав вышлет о том прямой договор. Тогда я приведу ему столько казаков, сколько песку на берегах Чёрного моря!

   — Славные речи, мой рыцарь! — Княгиня дёрнула за шнуровку звонка, и тотчас из потайной двери неслышно выступила фигура в монашеском одеянии ордена тринитаров.

   — Пан Юзеф — верный слуга круля Станислава и первопрестольной церкви. Ему, гетман, ты можешь доверять, как самому себе! — с чувством молвила Дольская.