Кирилыч отпустил юношу, пообещав напоследок:

   — Подожди, начнутся настоящие ученья, будем биться на палашах, я тебе ещё покажу, кто из нас старик!

Лодка клюнула носом у Гарольдова вымола. Здесь было сейчас многолюдно: рыбаки с Ильменя доставали утренний улов и бойко торговались с новгородскими молодками.

   — Коль ужо к твоей тётке-скупердяйке шастаем, то без гостинца никак нельзя? — Кирилыч по-хозяйски выбрал у рыбака двух здоровенных, рвущихся из рук судаков.

И в эту минуту базар потряс высокий женский вопль:

   — Племянничек, родный! Никак, с войны целый вернулся! — И тётка Глафира, заявившаяся закупить своим мужикам рыбки на уху, уже сжимала Романа в железных родственных объятиях. Ежели Дотоле Роман, по чести говоря, ещё колебался, идти ль ему к тётушке, так ловко, после кончины деда Изота, выставившей их с братом, сирот, с наследственного подворья, то теперь все сомнения отпали.

   — Какая ни есть, а всё родня! — Он махнул рукой и, приказав рекрутам сторожить лодку, поправил офицерский шарф и бодро зашагал рядом с тёткой. А та горделиво оглядывалась и сообщала всем встречным уличанским кумушкам, что нынче вернулся Ромка, её племяш, и вернулся не простым солдатом, а в офицерском чине-звании.

Кирилыч маршировал сзади. Тётка было оглянулась на него сердито (само собой, она признала в этом здоровенном краснорожем ёрнике бывшего подручного деда Изота), но, увидев двух здоровенных судаков в лапищах вахмистра, милостиво кивнула и даже предоставила для рыбы добрый мешок.

За обеденным столом до позднего вечера засиделись. Из кузни к обеду заявился муж тётки Глафиры Евдоким с двумя старшими сыновьями.

   — Ну и молодцы у тебя вымахали — нашему Никитке по росту да стати не уступят! — восхитился Роман, принявший уже наливочки домашнего изготовления.

   — Хоть сейчас в гренадеры записывай! — усмехнулся Кирилыч.

   — Ты что, седой чёрт! — запричитала тётка. — И так, говорят, по Новгороду офицер с целой командой шастает. Кудрявым юношам лбы бреет и в солдатчину верстает!

   — Так я и есть тот офицер! — Роман откинулся на спинку и глянул на тётку с важностью.

   — А я из его команды! — покрутил Кирилыч длинный ус, который он отпустил на запорожский манер.

Тётка ахнула. «Вот назвала иродов на свою душу! — можно было прочитать на её лице.

Роман рассмеялся:

   — Да ты не боись, тётка Глаша! Твоё счастие, отослал я уже рекрут в войска, так что ныне не возьму твоих соколов! Пусть и дале помогают Евдокиму кузнечные меха раздувать — дело в наш век нужное!

   — И впрямь ныне по большому тракту, как стал Питербурх строиться, народу едет видимо-невидимо! И офицеры, и купцы, и приказные! И многим во мне нужда: кому коня подковать, кому дормез дорожный поправить. Так что без работы не сидим и помощники мне всегда нужны! — прогудел Евдоким. — А мои ребятки, хоть и грех отцу их нахваливать, сами скоро добрыми мастерами станут! Ванюха эвон как ловко железо на колёса ставит, а Василий, тот и пистоль аль ружьё починить может! — От гордости за старших сынов дядька Евдоким так и светился. И, обернувшись к жене, грозно приказал: — А ну, баба, хватит языком воду молоть — мечи на стол что ни есть самого доброго!

   — Вот это по-нашему, кузня! — дружелюбно хлопнул Кирилыч по широкой спине кузнеца. С Евдокимом они ещё сверстниками голубей гоняли да за яблоками в чужие сады лазили. Вместе и за Глашкой бегали, да только та девка сметливая, враз разглядела, что Кирилыч хоть и купецкий сын, а лишь остатки отцовского наследства по кабакам проматывает, а Евдоким в кузне своё счастие куёт.

Глафира меж тем поняла, что грозу пронесло, никто за её сынами не гонится, и проворно заметалась меж кухней и погребом. Помогали ей голенастая шестилетняя девчонка и десятилетний белоголовый паренёк.

«Да, никак, это младшие у Евдокии — Марьянка да Алексашка!» — подумал Роман.

Евдоким перехватил его взгляд и пробасил не без гордости:

   — Мой младший-то в гошпитале, что наш Иов открыл, у немца-лекаря науку уже проходит. Ты с ним и по-немецки поболтать можешь — знает!

Роман тут же учинил экзамен и убедился, что мальчонка и впрямь не только понимает немецкий, но и разбирает иные латинские надписи.

   — То добре, ведь латынь для медицины — первейшая грамота! — порадовался Роман за мальчонку. И, перехватив радостный и благодарный взгляд Алексашки, поворотил белокурые волосы на голове, рассмеялся: — А ведь сей малец, тётка Глафира, вылитый наш Никитка!

   — И точно, подрастёт — и точь-в-точь второй Никитка! — оторвался от поросёнка, набитого гречневой кашей, Кирилыч.

   — А где он сейчас, наш Никитка, обретается? — спросил Евдоким, разливая дорогим гостям пахучую анисовую.

   — В последний раз я встречал его в корчме на большой бреславской дороге! И поспешал наш Никитка в дальние страны! — Роман покрутил чёрный ус и стал рассказывать о схватке в корчме, где он нежданно-негаданно выручил старшего брата. Марьянка, обносившая дорогих гостей квасом, даже рот раскрыла, слушая о сказочных подвигах своего родича.

   — Закрой рот, ворона залетит! — Кирилыч, раскуривший трубку, дунул табаком.

Девчонка закашлялась до слёз.

   — Вышел бы во двор зелье-то курить! — напустилась на своего незадачливого бывшего женишка осмелевшая тётка Глафира.

— Вышел бы я с тобой, баба, во двор, да муженёк у тебя под боком! — благодушно ответствовал Кирилыч.

Так под мирную, совсем родственную перебранку и завершилась семейная встреча.

А на набережной Романа и его вахмистра ожидал нечаянный случай: Тимохи в лодке не было — за вёслами одиноко сидел один Пров.

   — Где напарник-то твой? — подскочил к нему Роман.

   — А сбёг! — равнодушно ответствовал одноглазый.

   — Ах ты, циклоп! Да как же ты его упустил? — разозлился Роман.

   — Откуда я знал, что у него на уме? — пожал плечами великан. — Наказали бы держать, так удержал бы. А коль нет — крикнул он мне с берега, что надоела ему уже царёва служба, и взял ноги в руки! Только, думаю, дальше дома родимого никуда не уйдёт! Там у него девка любая да матушка родная! — вслух рассуждал одноглазый.

   — Ну а ты что следом за ним в бега не подался? — уже спокойно спросил Роман, понимая, что в сём деле он и сам оплошку дал: ведал, что рекруты бегут при первом же удобном случае, а оставил Тимоху без надзора.

   — А куда мне податься? К князюшке на поварню?! У меня в Выбитях ни кола ни двора, а из всей родни одни собачки! — Пров покачал головой, словно убеждая в чём-то самого себя. И закончил твёрдо: — Нет, господин поручик, у меня ныне одна дорога — в полк! Авось и поймаю фортуну за хвост, как вот вы поймали!

   — Возьми в караульне солдат — и чтоб к утру беглого доставить! — строго наказал Роман Кирилычу и в лодке буркнул циклопу: — Греби в монастырь!

А утром по петербургской дороге в Новгород вступили невцы-драгуны. Реяло полковое знамя, весело играли трубы — полк через весь город прошёл на Синий луг.

Полковнику Роману представляться было без надобности. Ренцель его помнил и сам вызвал в свой полк.

   — Принимай эскадрон, Корнев, а к чину ротмистра я тебя представлю после первой баталии! — добродушно напутствовал его старый ландскнехт.

   — Да скоро ли баталия, господин полковник? — У Романа загорелись глаза.

   — Как это у вас, русских, говорят: «Не за горами!» — пояснил Ренцель. — Вчера был гонец от светлейшего. Сообщил — швед вышел из Саксонии и марширует к Висле. Так что и мы скоро будем править путь в те же края!

К вечеру, когда весь эскадрон примерял новую форму, прискакал злой как чёрт Кирилыч.

   — Всю деревушку обыскал, нет Тимохи! — И добавил: — Скорей всего в раскольничий скит подался!

«Иль на Дон ушёл! — подумал Роман. — Таких вот Тимох и собирает под своё знамя мятежный атаман Кондратий Булавин».

Впрочем, на другой день Роману было не до поиска пропавшего рекрута. По новому приказу Меншикова полк был поднят по тревоге и двинулся в Речь Посполитую. Роман даже не успел попрощаться с роднёй, не ведая, что на много лет покидает тихий и благолепный Новгород.