Ничего не подозревавшая Алла быстро подняла тетрадь и ручку, что-то весело сказала соседке по ряду и засмеялась. Взглянула на Панаева. "Что же ты сидишь? - спросила она глазами, поправляя на груди косу. - Разве не видишь, какая у меня большая сумку, - кто мне поможет?" В сумке лежал лыжный костюм, потому что первыми двумя уроками была физкультура.

Илья, как сонный, медленно поднялся, ноги слабила истома, а в голове кружилось. Направился к Алле, которая, досадливо покусывая губу, шла к выходу, оставив для него сумку, ноувидел, чтоЕремин, развалившись запоследнимстолом,усмехаетсяипоказывает ему что-то руками.

- Илья, видел? - подмигнул он Панаеву с грязным соучастием.

Илья часто и глупо моргал и не знал, что ответить. Злой на себя, вышел из кабинета. Коридоры бурлили, но Илья шел и ничего ясно не видел; в сердце было тяжело. Он любил Аллу радостно и чисто, но теперь быстро, резво росло в груди, как сорняк, какое-то мерзкое чувство, которого Илья не мог, не хотел принять, но которое само по себе жило, не считаясь с его волей и желанием.

Илья со склоненной головой вошел в кабинет биологии. Алла нетерпеливо оглядывалась на дверь, ожидая друга.

6

Раздался звонок, и Панаев был рад, что не успел поговорить с Аллой: ему со страхом казалось - она поймет то, что его тревожит. В его мыслях, наперекор его сердцу, стояло не ее милое, доброе лицо, не ее светлая, всегда как-то материально им чувствуемая душа, а всего только что-то нечаянно обнажившееся.

Одноклассники шумели, хотя уже начался урок. Панаеву хотелось выглядеть вполне взрослым, солидным парнем, мужчиной, - ему бывало неловко рядом с одноклассниками. Вошла учительница биологии Марина Иннокентьевна, худощавая, низкая девушка, недавно окончившая институт. Тихо, робко сказала:

- Здравствуйте, ребята.

Но учителю никто не ответил, кроме двух-трех учеников и Панаева, который в приветствии молча склонилаккуратную голову.

- Прошу садиться. - Но почти все уже сидели. Марину Иннокентьевну никто ясно не слышал - ее слабый голос прижимался гомоном. Она краснела, робко постукивала указкой по трибуне, но ученики, знавшие, что по биологии не надо сдавать выпускной экзамен, не видели и не слышали ее.

На стол Панаева упала записка: "Илья, почему ты такой бледный? Что с тобой? Алла".

"Все нормально!" - бросил на ее стол записку и неожиданно увидел, как Марина Иннокентьевна приподнялась на цыпочках, подвешивая на крючок таблицу. Дыхание Ильи, показалось ему, приостановилось, - он видел не то, что было изображено на таблице, а рельефно выделившееся на фигуре учительницы. Илья недавно думал о том, как преданно, нежно любит Аллу, но неожиданно в голове перемешалось, как бы сдвинулось, и ему снова стало страшно. В мыслях закипали фантазии: он увидел учительницу в немыслимом положении. "Бред, бред! - сердито думал он. - Какой же я мерзкий нравственный урод. Мыслимо ли то, что я думаю? Как же Алла?" Однако в своей уже бурлящей через край разумного и вероятного фантазии Илья становился смелее.

Прошли минуты, и Панаев, наконец, ясно увидел Марину Иннокентьевну она была в плотном, туго запахнутом на чахлой, узкой груди платье цвета пожухлой листвы. Она оскорбленно молчала, жалась у окна и покусывала губу, показавшуюся припыленной. Жалкая, низкая, как карлица, с косицей - не солидная, не пугает собою учеников, которые привыкли, чтобы на них наступали всей мощью учительской власти, чтобы кричали и уничтожающе воинственно смотрели. Она была для них как воздух; многие перебрасывались записками, шептались.

Илья посмотрел на Аллу и призакрыл глаза: "Никогда мне не нравившаяся Марина ИннокентьевнаикрасавицаАлланеожиданнооказалисьдля меня равными, равноценными.Равными существами - не подругами, а просто существами, как животные, которые меня могут равно насладить, которых я могу равно ласкать, которым могу произносить равные по чувствам и значению слова. Боже! Это жестокое открытие, и оно, как суровый судья, доказывает мне: вот ты какой ничтожный. Вот ты какой эгоист, предатель".

Учительница наклонилась к журналу, и Панаев снова увидел рельефный рисунок на ее платье. Он чего-то испугался, склонил голову к столу, потом весь вскинулся, как от удара, посмотрел на Аллу и в тетради по биологии крупно, жирно написал, будто вырезал по твердому материалу: я ничтожество.

7

Илья и Алла вместе пошли домой. Они жили по соседству через подъезд. Январский мороз обжигал щеки, слежавшийся и утоптанный сероватый снег радостно и звонко всхрустывал под острыми каблуками Аллы и что-то лениво и сонно пел под широкой подошвой полусапог Ильи. В синем глубоком небе снежными завалами блестели облака, к высотными домам Синюшиной горы прилегло небольшое, красновато-дымное солнце, которому еще далеко до заката, - и оно щедро сеяло на город трепетные лучи. Большие стекла магазинов вспыхивали пожаром, и Алла кокетливо произносила:

- Ой!

Илья добродушно посмеивался .

Они не пошли домой сразу, а прогулялись по Иркутску. Но их сейчас мало интересовал город со своими улицами и переулками, старинными деревянными в кружевах резьбы домами, густо дымящими автомобилями, - ничего и никого им не надо было, ничего и никого они ясно не видели и никуда, в сущности, не шли. Илье нужна была Алла. Алле нужен был Илья. И шли они толькотуда, куда вели молодые, не устающие ноги. Они ничего особенного не хотели, но лишь известную всем любящим малость - звук голоса любимого, не столько слова, а именно звучание, мелодика голоса интересовала их, поступь, поворот головы, выражение лица. Илья стеснялся смотреть на ноги Аллы, но он знал и думал, что она идет красиво, изящно, быть может, как балерина, и ему хотелось запечатлеть в рисунке ее прекрасную поступь.

Они проговорили долго, обо всем, легко переходили от одной темы к другой. Они были друг для друга интересны. Когда солнце неожиданно упало за крыши домов и синие тени замерли посреди дороги, только тогда молодые люди вспомнили, что надо готовить уроки, что Алле через полчаса идти на занятия в музыкальную школу.

У подъезда Аллы посмотрели друг другу в глаза. Илья засмущался и наклонил голову.

- Приходи вечером ко мне - покажу последнюю картину.

- Ага, пока! - улыбнулась Алла и побежала домой.

Илье было радостно, что чувствовал Аллу по-прежнему, без того тяжелого, унизительного бреда, в котором он прожил недавние урочные часы. Он быстро вбежал по ступеням в свою квартиру.

8

Мать вышла из кухни румяная, с мягкой улыбкой на губах.

- Хоккей должен быть, - сказал Илья и включил телевизор.

- Вечером твой хоккей.

- Все равно что-нибудь покажут.

- Поешь, сынок, а потом смотри телевизор.

- Неси, мама, сюда. Что там у тебя вкусного?

- Неси! - передразнила мать. - Отец увидит, что в зале ешь, заругается. Сам знаешь - строгий он у нас.

- Ничего. Неси.

Илья хлебал щи, откусывал утренние пирожки, а мать сидела напротив, любовалась сыном. Потом, волнуясь, вынула из-за шкафа картонку:

- Посмотри-ка, сын, сегодня намалевала, - с затаенным художническим самолюбием сказала она, ожидая оценку.

Илья увидел себя ярко-желтым, золотистым на портрете.

- Похож, похож, - снисходительно заметил он. - А почему, мама, желтый?

- Так солнышко ты мое, - улыбнулась мать и спрятала портрет за шкаф.

- А-а, - покачал головой Илья. Но мать так ясно, ласково на него смотрела, что он смутился.

Пришел отец. Мать встречала его в прихожей.

- Что, отец, отработал? - спросила она очевидное, помогая мужу стянуть с широких плеч полушубок.

- Ага, мать, - со вздохом ответил Николай Иванович, покашливая, отработал.

- Что мастер ваш, не ругается, как вчера?

- Еще чего. Я ему поругаюсь.

Николай Иванович, наконец, разоблачился, разулся, натянул свои самошитые, на толстой подошве тапочки и с перевалкой уставшего громоздкого человека вошел в зал. Увидел сына, ужинавшего перед телевизором, - сердито подвигал седыми бровями: