«Вампиризм насчитывает чуть более века» — утверждал Шарль Нодье в предисловии к своей «Инферналиане», собранию новелл и анекдотов о блуждающих мертвецах, призраках, демонах и вампирах, изданному в 1822 г.[1]

Хотя человеку, вооруженному всем массивом нынешних знаний, утверждение Нодье может показаться некорректным, с точки зрения ряда современных ученых он совершенно прав. Былая «вампирология» лишь около полувека назад осознала себя академической областью vampire studies — находящейся, по выражению М. Интровинье, «на перекрестке исследований популярной литературы, истории литературы и культурной истории»[2] (а также, добавим, исследований религии и эзотерики и фольклористики). Дебаты о том, должна ли сфера исследований включать вампироподобных созданий мирового фольклора и чудовищ античного воображения, оживающих или анимированных Дьяволом мертвецов некоторых средневековых хроник или так называемых «протовампиров» и «ревенантов» от хрестоматийного пастуха из Блова и ведьмы из Левина в Богемии[3] до несчастного сапожника-самоубийцы из Бреслау и силезского городского старейшины Иоганна Кунце (Кунтиуса)[4], продолжаются по сей день. Как считают пуристы от вампирологии, вполне солидаризуясь с Нодье, современные европейские и в целом западные представления о вампирах возникли лишь в конце XVII начале XVIII в., когда приобрел широкое хождение сам термин «вампир» и былые привидения и ревенанты были наделены характерными признаками, превратившись в кровососущих живых мертвецов. Но и в этом случае сложно обойтись без греческих вруколаков и немецких и кашубских нахцереров[5] — ведь именно эти существа породили первые исследования, которые традиционно принято относить к сфере вампирологии. В частности, о вруколаках писал в сочинении De Graecorum hodie quorundam opinationibus («О некоторых воззрениях современных греков», 1645) теолог и хранитель Ватиканской библиотеки Лев Аллатий (Леон Алаччи, 1586–1669); в 1657 г. в Париже вышла книга иезуита Франсуа Ришара, который подробно рассказывал о вруколаках[6]и заключал, что нечистый «оживляет и наполняет жизненной силой эти мертвые тела». Но наибольшую известность приобрел скептический рассказ французского ученого-ботаника и путешественника Жозефа Питтона де Турнефора (1656–1708), приведенный в его посмертно изданном «Описании путешествия по Леванту» (1717).

Предания о нахцерерах, этих мертвецах, которые жевали в могилах погребальные саваны и собственную плоть и высасывали из живущих жизненные соки, тем временем проникали в популярные германские сборники, посвященные потусторонним явлениям, например Der hôllische Proteus… («Инфернальный Протей»)[7] Эразма Францисция (Francisais, 1627–1694) и становились объектом ученых трактатов.

Гравюра из книги Э. Францисция «Инфернальный Протей» (1690).

Так, еще в 1679 г. лейпцигский теолог Филипп Pop (Rohr) осчастливил публику книгой Dissertatio historico-philosophica de masticatione mortuorum («Историко-философское рассуждение о жующих мертвецах»); в 1693-94 г. в парижском журнале Le Mercure Gallant появились две статьи о польских и российских упырях[8].

Нельзя не остановиться на чрезвычайной обрывочности и фрагментарности сведений о вампирических верованиях, доступных европейцам начала XVIII в., будь то поверья восточнославянские или греческие. Даже самые просвещенные обитатели Западной Европы в целом отнюдь не обязательно читали те или иные описания путешествий и тем более немецкие ученые диссертации. Хорошим примером может послужить сочинение Карла Фердинанда фон Шерца Magia posthuma («Посмертная магия»), изданное в Ольмюце в 1704 или 1706 г.[9]. Этот небольшой трактат, где рассматриваются некоторые случаи моравских ревенантов, часто упоминается у современных вампирологов, но в свое время он, в сущности, стал широко известен лишь после того, как содержание его изложил в своей прославленной книге О. Кальме[10]; о редкости сочинения фон Шерца может свидетельствовать тот факт, что сохранилось оно всего в двух-трех печатных экземплярах, находящихся в библиотеках Чехии и Франции.

Титульный лист сочинения К. Ф. фон Шерца «Magia posthuma».

Именно поэтому такую сенсацию произвел поток известий о вампирах, хлынувший в Европу в начале XVIII в. и вскоре превратившийся в истинную вампирскую эпидемию. Волна вампиромании, которую Ролан Вильнёв сравнивает с «психическими эпидемиями средневековья»[11], имела свои причины, ареал зарождения, временные рамки и «нулевых пациентов». Датой ее начала следует считать 12 сентября 1683 г., когда армии христианских держав под командованием Яна III Собеского нанесли сокрушительное поражение осадившим Вену турецким силам. В течение пяти лет Австрия захватила восточную Венгрию, Славонию, Банат и Белград, а после победы войск Евгения Савойского над турками в битве при Зенте (1697) присоединила к своим владениям Трансильванию и значительную часть Венгрии и Славонии. По Пожаревацкому мирному договору 1718 г. к империи Габсбургов отошли северная Сербия, Малая Валахия, северная Босния и другие территории (владения в Сербии и Валахии Австрия была вынуждена возвратить туркам после поражения в войне 1737-1739 гг.).

По сути, мы говорим здесь об ареале зарождения вампирской эпидемии: на отбитых у Османской империи землях просвещенная Европа, в лице своей бюрократии и науки, непосредственно столкнулась с упирами, стригоями, мороями и вампирами. Участие австрийских чиновников и военных медиков в расследованиях случаев «нулевых пациентов»: Петра Плогойовица (Петара Благоевича) в 1725 г. и Арнонда Паоле[12] в конце 1731 — начале 1732 гг., придало весомость экзотическим и пугающим известиям о вампирах[13]. Повышенное бюрократическое внимание к поверьям и суевериям темных крестьян диктовалось вполне рациональными соображениями: захваченные местности в Сербии служили буферной зоной в рамках подчиненной венскому Гофркригсрату институции военной границы (Militärgrenze) между Османской и Габсбургской империями. Последнюю они защищали не только от военных атак, но и от эпидемий различных болезней, терзавших время от времени турецкие земли, в том числе чумы — так что австрийским военным хирургам приходилось тщательно расследовать случаи необъяснимых смертей[14].

Тему вампиризма подхватили ученые и теологи, интересовавшиеся оккультными вопросами. В июле 1725 г. в австрийских, а затем немецких газетах появились копии отчета камерал-провизора Фромбальда о случае Плогойовица; будущий пастор Михаэль Ранфт мгновенно включил его в диссертацию, представленную 27 сентября 1725 г. в Лейпцигском университете. Эта диссертация легла в основу его книги De Masticatione mortuorum in tumulis («О жующих мертвецах в могилах», Лейпциг, 1725), которую Ранфт выпустил несколькими расширенными изданиями, заканчивая немецким «Трактатом о Жующих и Чавкающих в Гробах Мертвецах, который раскрывает истинную Природу сих Венгерских Вампиров и Кровососов» (Лейпциг, 1734), содержавшим обсуждение вопроса о вампиризме[15].