В последнее время Ефим часто отказывался идти в лес. И Валька ходил один. Он привык к лесу и уже не мог без него обходиться.

Разве не интересно было поломать голову над тем, почему иногда на стволах только с одной стороны наведены снежные грани? Он не успокоился, пока не выяснил, что это, оказывается, работа ветра.

Недавно Валька увидел на одном сугробе под большой елью очень странную штуку. На этот раз сам разгадал, что это такое.

Через весь сугроб наискось проходила кривая цепочка темных следов. Валька решил, что это кошачьи следы. Примерно такой величины голубоватые овальные ямки в снегу оставляет жирный кирюшкинский кот. Но эти следы были не продавлены, а лежали на поверхности сугроба. Они были из густо собранных в темные пятнышки иголок. Как будто кирюшкинский кот макал в опавшие иглы мокрые лапы, а потом наследил на снегу!

Много сложных опытов проделал Валька, и все без толку. Он даже нюхал снег! Очень недовольный собой, он воткнул в сугроб палку, вытащил, заглянул в ямку, которую проделала палка, и… на дне этой ямки оказалось темное пятно из еловых иголок. Откуда же они там взялись?

Валька вдоль и поперек издырявил сугроб. И в конце концов понял.

Снег прослоен темными поперечными пластами из всякой дряни: из иголок, гнили, из крошек сухой коры. Всю зиму сыплется все это с деревьев, всю зиму идет снег и слой за слоем прикрывает мусор. И так много раз.

Потом, значит, пробежал по сугробу кот — тяжелый жирный кирюшкинский кот, — продавил слоеный снег своими лапами и спрессовал грязь. То же самое делала и Валькина палка.

Сугроб постепенно таял под солнцем, оседал, поэтому ямки и очутились наверху. Валька любовался ими: до чего четки котовы следы — ни иголочки лишней!

Сегодня, войдя в лес после ночной метели, он особенно пожалел, что Ефим отказался идти. В лесу опять было чисто и прибрано, как в лучшие дни зимы.

Валька подошел, постоял у старой ели. Послушал и догадался, кто исклевал под нею сугроб. Сам же снег, тот, что выпал вчера на мокрые иглы, на обледенелые ветки березы, а теперь, пригретый солнцем, летит и летит, на лету превращаясь в острые, колкие капли. От них и идет по всему лесу такое задушевное шуршание. Иногда мягко плюхаются плотные круглые комья снега. Они сидят еще кое-где в изгибах ветвей и ждут, когда оттуда их скинет ветер.

Валька шагал по запорошенной просеке, ощущая под снежным пухом лед; поглядывал по сторонам и думал: «Интересно, а как это получилось, что одни деревья — ели, а другие — березы?»

Ему захотелось постоять в голубой тени старых елей, подле слабенькой березки. Под всеми ее почками, под всеми узелками ветвей — везде, где только можно было удержаться, висели большие матовые шелковистые капли.

Валька постоял еще немножко, и — как будто специально для него — березка вспыхнула. В каждой капле — по огоньку. Валька поднял голову вверх и в узком еловом ущелье увидел широкий луч солнца. Он торчал, как доска, приставленная косо к небу. Но это только так казалось, когда стоишь в тени. На самом деле луч был прозрачный, и что в него ни попадет, сразу делается цветным и новым.

Валька помедлил и вошел в луч. И с ним тоже что-то произошло. Он заорал и помчался, подпрыгивая, по обледенелой дороге. Нашел палку и, размахивая ею, кинулся на елки, бил их по лапам, отплевывался от иголок и воды, летевшей в лицо, протыкал хрустящие сугробы, проваливался в них, хохотал и никак не мог угомониться. Домой его погнал голод. Шел он тем же путем, по широкой, укатанной санями просеке. Но теперь глубокие санные борозды затопило зеленой водой. В лесу лльно пахло свежими огурцами, и это было очень гранно. Скоро послышалось истошное Катькино блеянье.

— Оглохли они там, что ли, не могут скотину выпустить! — выругался Валька и прибавил шагу. Но только вошел во двор, остановился. Снегу здесь как не бывало! По всему двору непривычно и густо чернела земля под блестящими лужами. По лужам вдоль и поперек шлепали чумазые, тощие, счастливые куры.

В конце двора, на обсохшем сером крылечке, стояла Варвара Ивановна и, задрав к небу голову, улыбалась. Раз или два всего и видел Валька, как она улыбается.

Громко хмыкнув, он локтями подтянул портки и, вызывающе глядя на бабку, пошел чесать по воде напрямик через двор, всем видом своим говоря, что имеет право быть счастливым не меньше курицы.

Покуда шел так двором, отбрасывая брызги и, казалось, ничего не замечая, многое, однако, успел он заметить.

На дне луж, по которым он шагал, лежали ржавые гвозди, покрытые мелкими блестящими пузырьками; валялись гнилушки, кусочки разбитой тарелки, но самое главное — там были пока еще желтые и пока еще тупые носики травы, вылезающей из-под этого мусора.

Очень доволен был Валька тем, что Варвара Ивановна не замечает его, занятая облаками, которые вылетали из-за леса белыми клочьями, проносясь над сараем, двором, бабкиным крылечком так низко, что хоть хватай их.

Подойдя поближе, Валька увидел бабушкины глаза. Они смотрели вверх из-под черного клюва косынки с каким-то жадным изумлением.

Не спеша поднимаясь на крылечко, Валька успел еще заметить, как в доме напротив, кидая «зайчики» через огород, болтаются створки открытого окна, а в темном его проеме мелькает белая тряпка.

— Ноги-то при тебе? — ласково спросила бабушка. — Ступай поешь.

В комнате было мрачно и как-то особенно пахло сыростью. Валька быстро отрезал себе горбуху черного хлеба, повтыкал в нее несколько коготков чеснока, чтоб не потерялись, посолил как следует и выскочил из комнаты.

В сенях он остановился, подумал и прямым ходом пошел к Ефиму. Дома никого не оказалось.

«Где же он? Неужели один ушел в лес… Как не стыдно!»

Вальке не хотелось этому верить. Он постучал еще. Стук неприятно отзывался под ложечкой. Валька отломил кусочек хлеба и, жуя его без всякой охоты, пошел к лесу через свой двор по тем же великолепным лужам и тут увидел входящего в лес Ефима.

— Ага, попался! — тихо проговорил Валька и замедлил шаг.

Облака все неслись и неслись над самым лесом. Сквозь них просвечивало небо такого голубого цвета, какого Валька в городе ни разу не видал. Посветлевшие на солнце ели приятно покачивали одними верхушками, как будто удивлялись: «Какое небо! Какое небо!»

Валька нахмурился, увидев, что Ефим вышел на просеку и зашагал по краю ее. Он всегда ходил по краю, чтобы можно было достать палкой до стволов.

Ефим стукнул по одной ели, по другой и уже совсем уверенно направился в глубину леса.

«Ладно!.. Все равно без меня тебе будет плохо». И Валька решил не сразу нагонять Ефима: пусть поскучает, раз так.

Он шел за слепым шагах в двадцати, чтобы тот не услышал. Шел и радовался за Ефима, который тоже не усидел дома в такой замечательный день.

Загудел паровоз. Сначала далеко, потом вдруг над самым ухом все сильнее и сильнее и выше и дальше — повсюду. Казалось, сейчас на просеку выскочит паровоз или пронесется над головой, и будет нестись сто лет, и никогда не замолчит.

Когда это кончилось, мир показался огромнее, а в. груди было прохладно и пусто.

Он прошел несколько шагов и заметил, что с Ефимом творится неладное. Слепой весь съежился и обеими руками сжал голову. Потом прошел несколько шагов и снова остановился и вдруг со всей силы ударил палкой по стволу толстой старой ели. И еще и еще. Палка звякнула и расщепилась. Но Ефим не остановился. Он бил по стволу до тех пор, пока половина палки не отлетела.

Валька задыхался от волнения, но не давал о себе знать.

Ефим взмахнул обломком палки и отшвырнул его прочь. Постоял, растерянно шевеля пальцами, потом шагнул к дереву, обнял его. Сквозь рыдания Валька услышал: «Маменька рóдная!.. Маменька рóдная!..»

Когда Ефим затих, Валька пошел к нему, наспех ища по пути хоть какую-нибудь палку. Нашел кривую еловую ветвь.

— Кто тут? — угрожающе спросил Ефим.

— Я.

— Откуда взялся?

— Здесь был.

Ефим так стиснул зубы, что на скулах поднялись бугры. Погодя немного, снова спросил: