Из оружия я брал с собой экспедиционную двенадцати-калиберную двустволку, к которой привык. Карабин мне обещали достать на месте. Еще я взял восьмикратный бинокль. Для горных охот многие применяют бинокли с большим увеличением, но опять-таки к своему я просто привык, и, кроме того, бинокль с большим увеличением сильно сужает поле зрения. "Своего" медведя я надеялся рассмотреть и в восьмикратный.

В дополнение к обычному чукотскому снаряжению из меховой куртки, штормовки, шерстяных носков, высоких резиновых сапог я прихватил на сей раз лишь горные ботинки на рифленой подошве, рассчитывая, что в районе озера будет сухая каменистая тундра и они пригодятся. В состав так называемых продовольственных припасов я включил небольшой одноручный спиннинг и несколько десятков дробовых патронов. В первых числах июля я вылетел в Апапельхино.

В этой книге я часто упоминал о Певеке. Многие из бывавших там утверждают, что поселок страх как непригляден. В общем-то Певеку некогда и трудно было становиться приглядным. Знаменитые "южаки", несущие тучи песка, снега и даже щебенки, сдирают с домов окраску. Тепловая электростанция, которая дает энергию Певеку и многим приискам на сотни километров вокруг, естественно, коптит. Ну что говорить, Певек это не образцовый город, это работяга, таким он родился. Но тому, кто хочет оценить его красоту, надо просто летом забраться на сопку. И тогда Певек оказывается городом, торчащим из воды. С земли этого не заметно. Но с сопки кажется, что кубики домов, проклинаемая труба электростанции и портальные краны - все это размещается где-то на сваях. Под сваями море.

...Я мчался к геологическому управлению, как к родному дому. Мне прежде всего хотелось посмотреть на огромный, как башня тяжелого танка, череп быка примигениуса, что сызвека лежал у входа. У меня с этим черепом связаны были воспоминания. Задыхаясь, я спрыгнул с короба, устремился к входу - и черепа не увидел. Вдоль всего фасада управления был разбит сквер. В сквере покачивались ромашки. Крупные ромашки, не меньше тех, что растут под Москвой, покачивались на мокром ветру, и сверху насыпал ледяной дождик и снег.

Пожалуй; только сейчас я увидел этот снег и то, что стою на бетонном тротуаре, которого раньше не было и осознал, что Певек-то мой, тот самый Певек, где мы жили в семидесятикоечном бараке, - четырехэтажный. Город, в общем. Мне стало почему-то грустно. Я вошел в свой бывший "родной дом". Управление было пусто, как бывает пусто геологическое управление в разгар летнего сезона. Где-то в глубине коридора маялась одинокая фигура. Это был Жора Клементьев. Техник. Легендарная личность. Я еле узнал его. Жора всегда был крупногабаритным мужчиной. Сейчас от габаритов остался только рост да еще тарзанья шевелюра. Что поделаешь - лето геолога сушит. Но и он меня не узнал. Наверху в своих кабинетах были на посту Лев Константинович Хрузов - главный геолог и Ларионов Яков Севастьянович - начальник экспедиции. Оба из старожилов. Как будто ничего не менялось в этом доме. Но были новости. Золото уже давно стало привычным, сейчас в ход шла ртуть. На уникальном месторождении киновари, открытом в пятидесятых годах Виктором Копытиным, вступал в строй уникальный же ртутный комбинат. Клондайк исчез вместе с золотом, канул в миражи легенд и преданий, остались книги Джека Лондона и статьи "Даусон мертвый город" и "Вымершие небоскребы" - в общем, все вымершее, вроде как в палеонтологии, откуда явился тот бык примигениус. Куда они все-таки задевали его череп? Я этого не узнал, череп исчез, но Певек, посыпаемый дождичком, пылью и снегом, прочно стоял на месте и собирался стоять, если сосчитать число океанских судов на рейде. В этом году навигация началась рано. В этом году стоял необычайно мерзкий июль. Все в этом году с погодой было необычно, и мы еще не знали, что это серьезно.

Коля Бадаев был уже на озере. Нас было двое с Володей Курбатовым, и перед нами стояла редкая по сложности задача. Из хаоса климатических факторов выловить погожий день, причем этот погожий день должен совпасть с погодой за триста километров в горах у озера Эльгыгытгын. Именно в этот день убедить массу людей, от которых зависит отправить спецрейс, отправить его, а организовав рейс, самим улететь, ибо спецрейсы пустыми не гоняют. Нас двое с полутораста килограммами груза, а самолет Ан-2 для "диких" площадок более восьмисот килограммов не берет.

Дело осложнялось еще тем, что после одной катастрофы летать на озеро разрешили временно только Николаю Каринову, очень опытному летчику.

Самолеты Ан-2, в том числе и с "нашим" пилотом, шли нарасхват. На прииски возвращался отпускной люд, на десятках "точек" не хватало солярки, бензина, досок, цемента, кислородных баллонов. Вступал в строй ртутный комбинат за четыреста километров, и единственная связь с тем комбинатом держалась опять-таки на Ан-2. В отделе снабжения рычащими львами сидели снабженцы и хватали с боем первый подвернувшийся "борт", в крохотной комнатушке ожидания томилось начальство с грозными бумагами, дневная саннорма полетов пилотам Ан-2 была повышена до десяти часов, а над всем этим, наплевав на все, бушевала чукотская июльская непогода. О северных аэродромах можно писать эпопеи. В годы войны и революций такими местами были вокзалы. Сейчас ими стали аэродромы. Невероятные биографии курили на крыльце, бродили по шлаковым дорожкам и маялись в креслах. Невероятные рассказы о чудовищных событиях запросто висели в воздухе. Немыслимые личности мирно били "козла" на обшарпанных чемоданах.

Как всегда на всех северных аэродромах, здесь было много детей, и они оставались детьми среди гула прогревающихся моторов, суеты автобусов и грузовиков. Большинство было одето почему-то в красный цвет, - возможно, из-за очередных чудес снабжения. Но на Севере красный цвет приятен для глаза.

По шлаковым дорожкам аэропорта лихо носился красный автомобиль. Он мчался по лужам, выписывал повороты, давал задний ход. Педали автомобиля крутил пацан лет четырех, у него были замашки всамделишного лихача, шоферская кепка с козырьком и темные очки. Пожалуй, он был на всем аэродромном скопище летящего люда самым неунывающим человеком. А самым спокойным существом, несомненно, был аэропортовский кот. Этот громадный зверь философски смотрел на суетную толпу пассажиров и брезгливо пресекал всякую попытку общения. Какая-то тетя при мне пробовала обратиться к коту с сюсюканьем. С минуту кот молча, подняв вопросительно хвост, смотрел на тетю, потом нервно дернул кончиком хвоста и отошел. Тем не менее он сразу выделил из толпы Володю Курбатова. Дело в том, что месяц назад, когда Николай Балаев с кошкой Хрюпой, взятой им для домашнего уюта, улетал на озеро, у этого Васьки был с Хрюпой короткий, но бурный роман. Сейчас этот прелюбодей-философ терся о Володины сапоги и просительно мяукал. Наверное, передавал Хрюпе привет.