Вот я и расскажу об этом сейчас. Надеюсь немного повеселить тебя или хоть чуть-чуть поднять тебе настроение.

В тот раз я перегоняла из Мемфиса на аэродром в Тускеджи старый примус, который по ошибке назывался самолетом 17–40. Самая неприятная работа для пилота – это как раз лететь на таком вот ископаемом, от которого никогда не знаешь, чего ждать. Разумеется, обычной предполетной проверки в этом случае оказалось недостаточно, и я практически перебрала весь двигатель, чтобы убедиться, что нам с ним удастся взлететь и – самое главное – сесть.

Но, несмотря на все мои старания, примерно за сто тридцать миль до Тускеджи у бедного П-40 начался сильнейший приступ икоты, и я поняла, что наши дела плохи. Мне очень хотелось дотянуть до аэродрома, потому что, конечно, я могла поискать подходящее поле или даже шоссе и приземлиться, но снова взлететь в таком случае было, бы очень-очень трудно.

Я попыталась включить радио, чтобы связаться с Тускеджи и сообщить им о своих проблемах, и – представляешь? – ручка передатчика просто отвалилась и осталась у меня в руке. Починить его я, разумеется, не могла, поэтому оставалось только молиться и надеяться на собственные силы.

И тут я увидела его! Взлетное поле! Прямо перед собой! Давно я так не радовалась.

Я облетела вокруг вышки, давая им знать, что рация не работает и что мне надо срочно приземлиться.

На земле меня поняли и с помощью флажков дали разрешение на посадку. И тут П-40 удивил меня еще раз. Он в последний раз икнул, потом закашлялся и вдруг замолчал совсем. Я оказалась в большой металлической коробке, которая очень быстро падала на землю.

Мей, клянусь, что вся моя жизнь – все жалкие двадцать восемь лет – пролетела передо мной за одно мгновение. И еще я помню, что подумала о том неприлично красивом капитане, с которым познакомилась в Альбукерке две недели назад, и горько пожалела, что отказалась потанцевать с ним. (Да-да, моя дорогая подруга! Слово «потанцевать» в данном случае – это эвфемизм, а на самом деле я имела в виду совсем другое. До чего же я люблю тебя шокировать!)

Но все-таки я не хотела мириться с тем, что мой земной срок подошел к концу, и отчаянно применяла все описанные в инструкциях способы – даже изобрела несколько новых! – для того чтобы оживить двигатель. И, не знаю как, но мне это удалось! Буквально в десяти метрах от земли двигатель опять начал кашлять, я рванула на себя рычаг, поднялась повыше и снова зашла на посадку. На этот раз ч*** П-40 меня не подвел, и мы приземлились красиво, как по нотам.

Когда я выбралась на землю, то, наверное, была белой, как простыня, у меня невыносимо дрожали колени и, похоже, мне надо было срочно поменять трусики. Я пообещала себе, что целую неделю буду ходить в церковь и молиться, и уже собралась опуститься на колени, чтобы поцеловать пыльную посадочную полосу, но в этот самый момент увидела высокого негра, бегущего ко мне с явным намерением убить.

«Какого ч*** вы тут выделываете? – кричал он с отрывистым северным акцентом. – Кто научил вас так летать? Вы не только рисковали своей и нашими жизнями, но к тому же чуть не угробили машину! Нам ч***ски не хватает самолетов, а вы чуть не превратили этот П-40 в кучу металлолома!»

Мей, дорогая, ты ведь меня знаешь: я вспыхиваю быстро, как сухая солома. Поэтому я стащила шлем и заорала в ответ: «Да я чуть не погибла, пока сажала этот кусок д***а! У меня во время первого захода заглох двигатель, и то, что я вообще приземлилась – это чудо, почище, чем превращение воды в вино! И какой-то механик будет орать на меня? Я требую, чтобы вы, немедленно позвали сюда своего командира!»

Вот так-то! Высокий негр перестал кричать и изумленно уставился на мои пышные кудряшки. И я тоже на него уставилась, потому что сообразила, что он не механик, а офицер и к тому же гора-а-аздо старше меня по званию. На его комбинезоне я запоздало заметила нашивки подполковника и имя «Гэйнс», вышитое на нагрудном кармане.

Я заглянула в документ, который держала в руке, и убедилась, что командира, которому я должна была доставить П-40, как раз и зовут Уолтер Гэйнс.

Мы оба были одинаково ошеломлены: он – тем, что пилот оказался женщиной, а я – тем, что у подполковника и командира не белоснежная кожа.

Единственное, что мне оставалось делать в той ситуации – это отсалютовать и извиниться.

Мей, я ведь рассказывала тебе, что пыталась поступить в военную авиацию с 8 сентября 1941 года, но все, чего мне удалось добиться – это присвоения звания первого лейтенанта и зачисления во вспомогательный женский авиационный полк. Мужчины не обязаны отдавать нам честь, но мы, если хотим, можем таким образом приветствовать старших по званию. А я очень хотела, чтобы твой муж понял, что я надерзила ему не из-за высокомерия, а просто от неведения.

Подполковник Гэйнс улыбнулся и тоже отдал мне честь.

«Я рад, что вам удалось благополучно приземлиться, лейтенант Смит, – сказал он. – Так говорите, у вас заглох двигатель при заходе на посадку?»

«Да, сэр. Его всю дорогу лихорадило, а в последний момент он вообще объявил забастовку».

Вместе с ним мы подошли к самолету и возились с двигателем довольно долго. За это время я успела рассказать ему о нашем подразделении вспомогательной авиации и о том, что из-за нехватки пилотов-мужчин армейское командование начало привлекать женщин для доставки грузов внутри страны или перегона самолетов. Подполковник, в свою очередь, рассказал мне об эксперименте по подготовке темнокожих пилотов, который проводился там, в Тускеджи. Оказалось, он является командиром эскадрильи, состоящей исключительно из цветных летчиков. Как же я им позавидовала! Ведь у них-то имелся шанс поучаствовать в боевых действиях, а мне не приходилось об этом даже мечтать.

Пока мы проверяли двигатель, я успела понять еще одну вещь: Уолтер Гэйнс разбирается в самолетах ничуть не хуже меня. И я знала, что и на него произвела впечатление моя компетентность.

Когда я забиралась в автобус, чтобы переехать на половину базы, предназначенную для белых, он пожал мне руку и сказал: «Вы сегодня отлично летали, лейтенант!» И я просто надулась от гордости, потому что это был комплимент от человека, который знал, о чем говорит.

На этом история нашего знакомства вроде бы и должна была закончиться. Но нет!

Ранним вечером того же дня я сидела на скамейке недалеко от офицерской столовой для белых и смотрела на пыльную дорогу. И кого я увидела на ней? Правильно, подполковника Гэйнса собственной персоной.

«Ждете автобуса в город?» – спросил он, подойдя ближе. Я встала: «Да, сэр».

В тот же день я планировала улететь в Чикаго, но опоздала, и теперь три дня должна была дожидаться следующего рейса. Наверное, он заметил мой рюкзак, потому что сказал: «Боюсь, сегодня вам будет сложно найти ночлег в городе. Завтра во всех колледжах выпускные балы. – Он улыбнулся: – И наверняка всю ночь будут греметь фейерверки и музыка. Вам лучше остаться на базе, если хотите выспаться».

«Да, сэр, – согласилась я. – Вот только отдельные спальни для женщин-пилотов на базе не предусмотрены. – Я тоже улыбнулась, потому что не хотела выдавать своего огорчения. – Думаю, мне придется поискать в городе церковь, в которой скамейки для прихожан не слишком жесткие, и заночевать там».

Мне уже приходилось сталкиваться с такими проблемами, и я была уверена, что у Уолтера тоже имеется подобный печальный опыт.

Даже в тот момент мы были вынуждены разговаривать стоя, потому что он – подполковник, ч*** возьми! – не имел права присесть на скамейку с надписью «Только для белых».

Я подняла свой рюкзак и перешла к другой скамейке, с облупившейся краской, на которой мы могли бы сидеть рядом.

«Знаете, – сказал мне подполковник Гэйнс, – а ведь вы мажете переночевать у меня».