— Да, тебе действительно приходится думать об этом, а?

— Только оставь этот тон. С точки зрения закона, мой друг, это наш, а не только мой палец спустил курок. Наш. Пожалуйста, Джефф, будь благоразумен. Ничего не может с нами случиться. Мы так тщательно все продумали. И не мучайся ты из-за Пола. У него решительности меньше, чем у кролика.

Хилл выключил аппарат. Линда сидела очень тихо, склонив голову набок, впиваясь ногтем в мягкую ручку сумки, вся напрягшись. Казалось, она все еще вслушивается в смолкший голос. Я видел, как постепенно ослабевает ее напряжение. Я не знаю, что происходило в ее мозгу. Думаю, она уловила какую-то фальшь в дикции или в тоне. У нее были чуткость и хитрость зверя, борющегося за свою жизнь. Она откинулась на спинку стула и рассмеялась.

Этот натурально прозвучавший смех погасил огонь в глубоко посаженных глазах Дэйва Хилла.

— Право, мистер Хилл, я вас решительно не понимаю. Подразумевается, что это мой разговор с мистером Джеффрисом? Не слишком ли странная выдумка? — Она повернулась к Вернону. — Таковы ваши полицейские методы?

— Это не мои методы, сударыня, — сказал Вернон.

— Отлично. — Хилл обратился к стражнику: — Отведите ее в 12-ю комнату и пусть с ней побудет миссис Кэрти, а сюда доставьте Джеффриса.

Когда Хилл заговорил со стражником, она встала. Лицо ее было спокойно. Когда Хилл сказал, чтобы привели Джеффриса, я увидел, как изменилось выражение ее глаз, и понял, что она уже в точности знает, что сейчас произойдет. Кровь отхлынула от ее загорелого лица, и оно стало сереть. Улыбка, которую она попыталась изобразить, обратившись к Шеппу, была похожа на гримасу.

— Я думаю, хватит с нас этой чепухи, — сказала она. — Не понимаю, зачем еще заставлять и мистера Джеффриса участвовать в этом фарсе.

— От всей души согласен, — своим громовым голосом поддержал ее Шепп. — Мы и так достаточно долго терпели этот недостойный фарс, Хилл. Я сейчас же прекращаю его. У меня с самого начала не было ни малейших сомнений…

— Постойте! — сказал Вернон. Он стоял, глядя на Линду, и в его глазах на жирном, потном, нездоровом лице появилось что-то новое. Несколько секунд он смотрел на нее так; затем, словно что-то решив для себя, кивнул и приказал охраннику: — Делайте, как вам велел Хилл.

Шепп встал.

— Но я настаиваю, чтобы…

— Сядьте и помолчите! — произнес Вернон, по-прежнему не сводя глаз с Линды. Он улыбнулся ей. Не хотел бы я, чтобы мне когда-нибудь так улыбались.

Линда с усилием повернулась и вместе с охранником вышла из комнаты.

— Спасибо, — просто сказал Хилл.

Прошло долгих две минуты, прежде чем появился Джефф. Крупный, грубоватый, сердечный Джефф. Серая спортивная рубашка с зеленой рыбкой. Туго обтянутые плечи. Настороженная строптивость и обаятельная улыбка.

— Разумеется, — приветливо сказал он, садясь на предложенное Хиллом место. — Рад всячески быть вам полезен.

Хилл повторил ему все, что говорил Линде. У меня было странное ощущение, будто с каждым словом Хилла Джефф съеживается и уменьшается у меня на глазах. Запись, конечно, была та же самая. Те же хриплые, далекие голоса.

Джефф долго не прерывал последовавшего за этим молчания. Хилл мягко сказал:

— У нас здесь все целиком. Весь разговор. Хотите прослушать всю запись?

Джефф не ответил. Лица его мне не было видно. Я видел только, как тяжело поднимается и опускается его широкая грудь. Я чувствовал, что он охвачен страхом и смятением и какой-то животный инстинкт подсказывает ему, что самое лучшее сейчас молчать.

— Миссис Коули сообщила нам, что инициатором всего этого были вы.

Я ожидал различной реакции. Бурных возражений. Отчаянной попытки бежать. Я не ожидал того, что он сделал. Он поднял свои большие руки, закрыл ими лицо, согнулся и громко, отчаянно зарыдал:

— А-а… а-а… а-а…

До нелепости странно было слышать эти детские всхлипывания, произносимые густым баритоном. Взрослый ребенок, покинутый и одинокий. Мне стало не по себе. Я невольно заерзал на стуле. Хилл хмурился. Вернон смотрел на Джеффриса с холодным осуждением. Шепп выглядел совершенно ошеломленным.

Все молчали. Джефф медленно овладел собой. Он засопел и тыльной стороной кисти отер нос. Затем уперся локтями в широко расставленные колени и опустил лоб на сжатые кулаки, точно не смея смотреть на кого-либо из присутствующих.

— Это был… не мой план, — заговорил он, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дыхание.

Хилл сделал знак стенографистке, и она начала записывать.

— Кое-что придумал я. Живую рыбу. И вид оружия. Сначала обо всем этом говорилось в шутку. Когда мы… стали встречаться с ней. Я рассказывал ей, как прижимиста Стелла с деньгами. Она рассказывала мне, какой Пол скучный. По-моему, она первая сказала, как хорошо было бы, если бы… если бы они оба вдруг умерли. А я сказал, хорошо бы Пол… убил Стеллу и его за это повесили. В шутку. Просто в шутку. Но… это развивалось. Мы стали перебирать различные способы. Решать, как и где. У нас было много всяких негодных идей. А потом возникла эта. Странно. До самого… до самого последнего момента я… я думал об этом, как о чем-то нереальном, ненастоящем. Как о таком, что не может случиться на самом деле. А потом… она сделала это. Она выстрелила Стелле в голову, и все стало реальным, и мы… вынуждены были продолжать. — Тут он посмотрел на Хилла и старательно, точно объясняя, произнес: — Когда пуля вылетела, ее уже не вернешь. Здесь вы ничего уже не можете сделать.

— Нет, — мягко сказал Хилл, — здесь вы ничего уже не можете сделать.

— Я этого не хотел, — сказал Джефф.

Мне мало что остается добавить. Об одном я только жалею. Я добился разрешения повидать ее. Я смотрел на нее через решетку. Я ожидал увидеть ее прежней — холодной, решительной, высокомерной, хотя с момента ее ареста прошло уже три недели. Я хотел держаться с ней, как она держалась со мной на свидании в моей камере. Я думал, что глаза ее будут метать молнии и что она готова будет вцепиться в меня. Но она неподвижно сидела на койке. Загар ее значительно побледнел, и она прибавила в весе. Ее черные волосы были спутаны, и она перестала следить за своим лицом. За три недели она превратилась в увядшую женщину средних лет и от прибавки в весе начала расплываться. Она смотрела на меня пустыми глазами, и нижняя половина ее лица обвисла, как тогда, когда я отнимал у нее ружье.

Потом она отвернулась.

— Линда, — позвал я.

Она не обернулась ко мне. Я почувствовал, что у меня жжет глаза. Думаю, я плакал не о ней. Я плакал о незнакомой девушке по имени Линда, с которой некогда жил.

На суде они казались мне чужими. Они не смотрели на меня, когда я давал показания. После суда я вернулся к себе, на север. Накануне казни я допоздна работал в своей мастерской. Я помыл здесь же, в подвале, руки, повесил свой запыленный комбинезон и прошел в кухню. Я глянул на электрические часы, которые она когда-то купила. Они были из керамики и сделаны в форме тарелки. На них было двадцать минут второго, и я понял, что все уже кончилось. Я налил стакан воды и медленно выпил его, глядя в темный двор. Дом был пуст, и весь мир тоже казался странно опустевшим. Я чувствовал, что должен сделать что-то драматическое, решительное, подчеркивающее финал. Наверно, нужен был какой-нибудь особенный жест, и я сделал бы его, если бы знал, что именно требуется.

Кончилось тем, что я принял душ, побрился и поехал в контору. Было еще рано. Когда шеф пришел, он сказал, что я могу не работать день или неделю, сколько мне нужно.

Я ответил, что со мной все в порядке.