Мне разговаривать недосуг, надо рвать когти отсюда, и поскорее, но они уже окружили меня, ржут в предвкушении спектакля. Эх, зеленка, молокососы…

Бью. Удары не сдерживаю, но стараюсь не уложить кого-нибудь навеки. Мне перебор не нужен, да и дерусь не со зла, а по необходимости; к тому же не за зарплату.

Все. Кончено. Один, сердешный, ковыляет в кусты, трое лежат. Кто-то из них подвывает от боли. Кунфу[1], детки, не игрушка…

Крали стоят в стороне, нервно повизгивают.

– Привет… – машу им рукой и исчезаю…

Двор, лестница, карниз… Немного побаливает рука: на тренировке ушиб, сегодня добавил. Ладно, до свадьбы заживет. Главное, заказ выполнен, десять тысяч в кармане.

Теперь мотать нужно отсюда на месяц-два. Но не сразу. Через неделю – в самый раз.

Закрываю окно, раздеваюсь. А все-таки устал. Чертовски устал. Спать…

На кухне бьют часы. Одиннадцать. И тут же в дверь моей комнаты забарабанила Хрюковна:

– Вставай, паразит! "Згляд" ужо…

Выдерживаю положенные полминуты, жду, пока Хрюковна не выстучит мне алиби. Дверь ходит ходуном, даже сухая краска осыпается, а старая ведьма молотит не переставая.

Ладно, пусть порадуется, горемычная…

Наконец послышались голоса остальных соседей – выползли из своих щелей, ублюдки. О, как я их ненавижу! Ерошу волосы, отмыкаю дверь и выскакиваю в одних плавках в коридор, пусть все посмотрят на меня, "сонного".

– Ты что, сбрендила?! – ору на Хрюковну и усиленно тру глаза.

– Сам просил… – довольно растягивает свои лягушечьи губы она. – "Згляд" смотреть. Тютелька в тютельку…

– А-а… – Мотаю головой, прогоняя остатки "сна", и шлепаю в ванно-сортирную комнату – умываться.

День прошел – и ладно…

Горячий, сухой воздух схватывает горло клещами, пыль, густо настоянная на пороховом дыму, рвет легкие на мелкие кусочки, но кашлять нельзя: собьется верный прицел, и тогда амба и мне, и Косте, и Зинченко, и командиру, который ранен в голову и лежит за камнями. Душманов много, они окружают нашу высотку, и я стреляю, стреляю, стреляю…

Они пошли в очередную атаку. Огромный бородатый душман бежит прямо на меня. Я целюсь ему в грудь, пули рвут одежду, кровь брызжет из ран, но он, как ни в чем не бывало, только ускоряет бег, и лишь страшная, злобная ухмылка появляется на его бронзовом лице.

Я вгоняю в его волосатую грудь весь боекомплект, пулемет разогрелся так, что обжигает ладони, а он все еще жив и бежит, бежит…

Вот он уже рядом, его заскорузлые пальцы, извиваясь змеями, подбираются к моему горлу. Я задыхаюсь, пытаюсь вырваться из его крепких объятий, кричу…

И просыпаюсь.

За окном рассвет, чирикают воробьи. Тихо, спокойно. Отворяется дверь спальни, входит мама, склоняется над моей постелью.

– Ты снова кричал… – говорит она, вздыхая.

– Сон, все тот же сон… – бормочу я в ответ и невольно вздрагиваю.

Сколько лет прошло, а Афган все не отпускает мою память, является в кошмарных снах, будь он трижды проклят. В кошмарных снах, которые были явью.

– Мама, я уже встаю… – Глажу ее руки.

Она, скорбно поджав губы, качает головой и уходит. Господи, как она сдала за те два года! Совсем седая стала…

Зарядка желанного спокойствия и сосредоточенности не принесла. На душе почему-то сумрачно. Быстро проглатываю завтрак и едва не бегом спускаюсь по лестнице в подъезд. До управления минут десять ходьбы, если напрямик через парк.

Парк еще пустынен, дремлет в полусне при полном безветрии. Свежеокрашенные скамейки, словно плоскодонки, плавают по обочинам аллеи в голубоватом утреннем тумане.

На душе становится легко и прозрачно, но невидимый скользкий червь постепенно вползает в мозг, и уже возле входа в здание горУВД я чувствую, как он начинает пожирать благостные мысли, оставляя после себя тлен хандры.

Кабинет уже открыт.

– Привет! – с наигранной бодростью в голосе говорю я Славке Баранкину, своему напарнику, белобрысому крепышу; у нас кабинет на двоих.

– Умгу… – отвечает он, дожевывая бутерброд.

Славка, как и я, холостяк, но, в отличие от меня, живет в милицейской общаге, похожей на СИЗО: на первом этаже решетки, двери обиты железом, гнусно-синей окраски панели в коридорах и дежурные у входа с непрошибаемо-дубовыми моральными устоями первых коммунаров, когда женщина считалась просто гражданкой, а мужчина должен был засыпать ровно в одиннадцать вечера и непременно с единственной мыслью о светлом будущем… – Тебя ждет Палыч. Справлялся раза два.

Славка пьет чай крупными глотками, словно куда-то спешит.

– С чего бы? – бормочу себе под нос, будто кто-нибудь может мне ответить.

Козе понятно зачем. Палыч – наш шеф, начальник отдела уголовного розыска, подполковник. И если с утра пораньше интересуется моей особой, значит, мне светит новое дело.

– Сводка есть? – обращаюсь к Баранкину.

– Держи, – протягивает он машинописный листок. – Свежатинка.

Да уж, свежатинка… За сутки три разбойных нападения, пять квартирных краж, изнасилование с отягчающими, четыре угнанные машины, восемнадцать карманных краж, две новые группы наперсточников объявились… В принципе, конечно, меньше, чем обычно, но работенки вполне достаточно.

Ага, вот, по-моему, изюминка. Убийство в "Дубке". Применено огнестрельное оружие. Убийцу задержать не удалось. Интересно, когда-либо удавалось? Что-то не припоминаю…

– Серега, шеф ждет… – напоминает мне Баранкин, постукивая ногтем по циферблату часов.

– Готов к труду и обороне, – уныло отвечаю я, и нехотя отправляюсь на свидание с Палычем.

Палыч сегодня непривычно хмур, смотрит на меня исподлобья. Ему давно пора на пенсию, но, слава Богу, новое начальство, не в пример прежнему, не спешит расставаться с Палычем, чтобы заполнить вакантное место своим человеком.

Палыч – зубр уголовного розыска. Дока, каких поискать. Знает всех и вся. Работать с ним – одно удовольствие. Ходячая энциклопедия по уголовному миру и его окрестностям.

– Кх, кх… – покашливает Палыч. – Поедешь… э-э… в ресторан "Дубок". Знаешь?

Палыч немногословен, в общем – не оратор, свои мысли вслух он формулирует с трудом, будто выдавливая слова.

– А как же, конечно знаю, – отвечаю я быстрее, чем следовало бы.

Палыч с подозрением смотрит на меня поверх очков с толстыми линзами. Горячительных напитков он не принимает совершенно, поэтому своих подчиненных на сей счет держит в жесткой узде.

– Живу я там, неподалеку, – делая невинные глаза, тороплюсь объяснить. – А-а… Ну да…

Палыч, кряхтя, устраивается поудобней и продолжает:

– В общем… э-э… убийство. Займешься ты…

– Товарищ подполковник! – прерываю я его занудную тираду. – Почему я? У меня на шее четыре незаконченных дела висят. И потом, с какой стати этим убийством должны заниматься мы? Это ведь территория Александровского РОВД. Вот пусть и… А то все на нас валят.

– Б-будешь ты… – твердо чеканит Палыч, и я сникаю.

Если он еще и заикаться начал, значит, дело весьма серьезное, и моя кандидатура стоит в списке под номером первым.

– Дела передашь… э-э… Баранкину.

Вот это уже новость! Такое мне не приходилось слышать никогда. Интересно, кого это там прихлопнули? Видать, фигура…

– Дело на контроле у генерала…

Эка невидаль. Это не так страшно, как кажется на первый взгляд. Контроль так контроль. В угрозыске я не новичок, подконтрольные дела мне приходилось расследовать не раз. Но Палыч, по-моему, что-то не договаривает… Или мне показалось?

– Можно идти, товарищ подполковник? – подчеркнуто официально обращаюсь к Палычу.

Тот молчит, на меня не глядит, жует беззвучно губами. Ну говори же, говори, старый хрыч! Мямля…

– Ты там смотри… поосторожней… Не наломай дров… – выдавливает наконец шеф. – Если что… э-э… приходи. Посоветуемся.