Собственно, именно так можно назвать итоги и всех остальных общений. В субботу, в четыре часа дня, мне уже начало казаться, что и от Сильвии Веннер я ничего не добьюсь. На нее стоило засмотреться: гладкая кожа, ровный загар, прелестная мордашка, которая при дневном свете казалась даже лучше, чем при искусственном освещении, голубые шорты и белая безрукавка с синими пластиковыми пуговицами. Мы сидели и уплетали цыплят, поджаренных Фрицем, йогурт с сухим печеньем, которое взяла с собой Сильвия, огурчики и морковь с сельдереем. Сильвия пила овощной сок, а я потягивал молоко, когда она вдруг спросила:

– Вы, конечно, знаете, что такое этимология?

– Ха! – сказал я. – Я работаю на Ниро Вульфа.

– А при чем тут это?

– Как при чем? Он знает больше слов, чем Шекспир.

– Вот как? Я о нем почти ничего не знаю. Однажды мы пытались затащить его в мою программу, но он отказался, и мне не удалось побеседовать с ним. А вы тоже увлекаетесь словами?

– Не совсем. Только в силу необходимости.

– А меня слова очень занимают. Вот я смотрела на вас, когда вы вытаскивали якорь, и думала. Взять, например, такие слова как «половой член» и «писька». Они начинаются на букву «п».

– Очень верное наблюдение, – заметил я, не моргнув и глазом.

– Так вот, они начинаются на «п», потому что с этой же буквы начинается слово «пенис».

– Черт возьми! Вы правы! – с восхищением произнес я.

– А такие глаголы, как «писать», «переспать» или «перепихнуться» – все начинаются с буквы «п». Что это – мужской шовинизм?

– Извините, не понял.

Сильвия отпила глоток сока.

– Неужели вам не ясно? Ведь женщины тоже отправляют естественные надобности, тоже мочатся. Но они вынуждены говорить, что писают, только из-за того, что на эту букву начинается «пенис». А если бы они говорили, что «висают»? Как бы вам это понравилось?

– «Висать», – задумчиво произнес я. – А, понял – от слова «вагина» или «влагалище». Да?

– Ну конечно. И еще «венерин холм», хотя, возможно, что это совпадение.

– Ну что ж, вы, пожалуй, правы. Точнее – «вожалуй, вравы». Вы не поверите, но лично я возражать не стал бы. Мне это даже нравится. «Простите, мне хочется „повисать“». Очаровательно!

– Я вам не верю. Это точно мужской шовинизм. Вот, кстати, еще пример. Палка. Или выражение «кинуть палку». Опять на букву «п». Причем это потому, что палка большая, а мужчинам наверняка хочется, чтобы пенисы были длиной с палку. Фута в три.

– Нет, это слишком много. Давайте помиримся на двух футах. Или хотя бы на тридцати дюймах.

– Не торгуйтесь. Даже два фута… – Она развела руки на расстояние, соответствовавшее, по ее представлениям, двум футам, хотя на самом деле там было двадцать восемь дюймов. Сильвия отправила в рот печенье. «Веченье». Потом сказала:

–Или возьмите слово «евнух». Какое еще излюбленное мужчинами ругательное слово начинается на букву «е»?

Я мысленно охнул.

– С ходу не соображу. Нужно подумать.

– Хорошо, подумайте.

Вот так меня мучала современная суфражистка, любительница этимологии, на борту взятой напрокат яхты неподалеку от берега Лонг-Айленда. Если вы заподозрили, что, приставая ко мне со столь легкомысленными разговорами, она надеялась или хотя бы пыталась меня соблазнить, – вы заблуждаетесь. Я, во всяком случае, ни поводов, ни «воводов» ей не давал. Даже на борту яхты в уединенном районе Атлантики я не готов лишиться своей чести за пару цитат из Оксфордского или Вебстерского словаря.

Словом, дамочка оказалась совершенно шальная. Закончив приставать ко мне со словами на буквы «х» и «б», она вдруг заявила:

– Послушайте, а чего вы ждете? Вы же до сих пор не задали мне ни единого вопроса про убийство.

– Какое убийство?

– Ну ладно вам! Неужели вы думаете, что я и вправду поверю, что вы позарились на мои ямочки на щечках?

– Нет. Лучших ямочек я, правда, никогда прежде не видел, но, на мой взгляд, другие части вашего тела заслуживают не меньшего внимания. Дело же в том, что один знакомый мне репортер полагает, что бомбу подложили вы, чтобы отомстить Браунингу, – вот мне и захотелось познакомиться с вами поближе. Посмотрев на женщину вблизи и поговорив с ней, я уже могу дать твердое заключение – убийца она или нет. Важно еще наблюдать, как женщины едят. Например, облизывают ли пальчики или нет.

Сильвия с подозрением посмотрела на меня.

– Вы и в самом деле… нет, разумеется, нет. Хорошо, будь по-вашему. Вы уже пришли к определенному выводу на мой счет?

– Еще не окончательно, но готов поставить десять против одного на то, что вы не подкладывали бомбу. Но ставлю три против одного, даже пять против одного, что вы догадываетесь, кто это сделал. Вы проработали там четыре года, всех знаете, а смышлености вам не занимать.

– Вашими устами бы да мед пить. Будь все так, как вы говорите, я бы сама окрутила этого паразита Браунинга, а не позволила бы Хелен Лугос увести его прямо из-под моего носа. Знаете, кого я бы могла полюбить?

– Нет, но хотел бы узнать.

– Так и быть, вам расскажу. Так вот, я могла бы полюбить мужчину, который способен доказать, что я не дура. Сама себя я убедить в этом не в состоянии. Нет, бомбу я не подкладывала, хотя вполне могла бы.

– А кто подложил?

– Я не… Ой, что я наделала!

Она запутала леску. Не нарочно, не для того, чтобы сменить тему, потому что полчаса спустя, когда мы ее распутали и, перестав ловить каменных окуней, перешли на ушастых, она сказала:

– Вообще-то я и вправду догадываюсь, кто это сделал. Я имею в виду бомбу. Но только не для протокола. Они всегда требуют, чтобы мы подписывали протоколы. Но я не настолько глупа.

Я наживил ей удочку и закинул.

– Что вы, я не из таких. Мне нужна только идейка, пища для размышлений.

– Пища? О Господи, видели бы вы эту комнату после взрыва. Кабинет Браунинга. Когда я прибежала, Хелен Лугос и Кен Мир пытались преградить остальным доступ туда. Руки Кена были в крови. Когда я узнала про то, что случилось, – уже позже, – я подумала, что это сделал Кен.

– Откуда он мог знать, что Оделл войдет и откроет…

– Не Оделл. Браунинг. Он хотел убить Браунинга. Конечно, он…

– А разве Мир не служит Браунингу? Он ведь его правая рука?

– Да, но он ненавидит его лютой ненавистью. Нет, вру, это не ненависть, а, скорее, зависть. Нет, даже хуже – ревность, вот это что. Он просто на стенку лезет из-за того, что Хелен спуталась с Браунингом. Он втюрился в Хелен сразу, как та только пришла, два года назад, и с тех пор просто голову потерял. Я не раз видела, как он таращится на нее бараньими глазами, – вы понимаете, да?

Я кивнул.

– Мужской шовинизм наизнанку.

– Что? Ах да. Наверное, вы правы. Но я уже перестала так думать. Кен, конечно, домогается Хелен, но еще больше он мечтает о карьере, и в случае если президентом стал бы Браунинг, его будущее было бы обеспечено. Поэтому я по-прежнему считаю, что бомбу подложил он, но предназначалась она не Браунингу, а Оделлу. Чтобы Оделла не выбрали президентом. Он знал, что Оделл собирается полезть в этот ящик.

– Вот как? Каким образом?

– Это уж вы его спросите. Не могу же я вам все разжевать и в рот положить.

Она перезабросила наживку в другое место.

К тому времени, как заходящее солнце и циферблат моих часов сошлись во мнении, что пора возвращаться, я задал все вопросы, которые хотел, но ничего существенного так и не добился. Она сомневалась, что Деннис Коупс мог приложить руку к случившемуся, потому что он хипповал, а хиппи никогда не добиваются какой-то определенной цели, но просто плывут по течению, – это ее точка зрения, а не моя. Я знавал одного хиппи, который очень даже добивался, – но он тут не замешан. Сильвия не знала также, знал ли Коупс или догадывался, что Кеннет Мир регулярно заглядывает в ящик стола Браунинга. Она вообще сомневалась, чтобы кто-нибудь совал нос в этот ящик, кроме самого Браунинга; если же кто-то это и делал, то только Хелен Лугос; лазить по ящикам для секретарши – святое дело. Она и сама как-то раз залезала в его стол, года три назад. Да, там и в самом деле хранилось виски марки «Тен майл-крик» двенадцатилетней выдержки.