-- Какая же вы, госпожа... -- качая головой, начала экономка и запнулась, подбирая слово.

   -- Зануда, -- подсказала я.

   -- Зануда, -- махнула рукой женщина. -- Молодая, хорошенькая, а голова ерундой занята. Ну, и то радость, что этого балбеса выставили! Может, хоть теперь достойного мужчину найдёте, которого полюбите и для которого захотите измениться.

   -- Звучит как проклятье, -- иронично заметила я, а в груди от этих слов стало тяжело и горько: очень уж они напомнили со злости брошенную напоследок Чином фразу. -- Нет уж, госпожа ту Мирк, любовь любовью, а я предпочту остаться собой. Если любят, принимают как есть, а не требуют перекроить себя в угоду каким-то принципам и представлениям. Кстати, о любви. Есть несколько объявлений о свадьбах и некрологи, желаете ознакомиться?

   -- Какая же вы всё-таки язва, госпожа, -- сокрушённо покачала головой Танара.

   -- Я стараюсь, -- честно призналась и даже мило улыбнулась. -- Хорошего дня, госпожа ту Мирк. Я сейчас поменяю замок и оставлю ключ для вас при входе, потом проверю вентиляцию и дальше буду у себя в мастерской. Не думаю, что будут посетители, на сегодня не запланировано ни одной встречи, но в случае чего -- приглашайте.

   -- Будут какие-нибудь пожелания относительно обеда? -- решив не развивать прежнюю тему, прагматично поинтересовалась экономка.

   -- А то вы мои предпочтения не знаете, -- ответила ей с улыбкой, -- побольше мяса, и я буду счастлива!

   На этом мы временно расстались. Танара осталась хлопотать на кухне, а я направилась в мастерскую, чтобы сменить халат на рабочую одежду, забрать инструменты и новые замки. Подмывало поставить свеженький, сейфовый, с мудрёной системой поворота ключа, но это стремление пришлось побороть. Я-то, положим, механизм знала до последнего винтика, а вот госпожа ту Мирк, будучи бесконечно далёким от техники существом, вряд ли сумеет быстро запомнить правильную последовательность и, чего доброго, вообще замок сломает. Как я ничего не смыслила в готовке, так экономка была злейшим врагом всех механизмов сложнее ручной мясорубки.

   Пересекая коридор, я обнаружила белеющий на тумбочке конверт, который прежде не заметила: чемоданы мне в тот момент сказали гораздо больше. К горлу подкатил комок, но я заставила себя всё же протянуть руку и взять послание. Не просить же экономку убрать, в самом деле! Эта добрая женщина за меня волнуется, зачем лишний раз тревожить её известиями, насколько неожиданным и неприятным для меня стал разрыв с Чином.

   Подумать только, а я начала задумываться, чтобы впустить его в свою жизнь на постоянной основе...

   Эта мысль заставила сцепить зубы и гневно зашипеть на себя за мягкотелость. Решительно задрав подбородок и смяв конверт, я быстрым шагом двинулась к лестнице, ведущей в подвал: именно там, на приличной глубине, располагалась моя мастерская.

   Сюда уже не попадал красный уличный свет, привычный каждому тенсу -- уроженцу Тёмной стороны -- от рождения. Этот свет круглые сутки излучают низкие пламенеющие чёрно-алые тучи, с успехом заменяющие нам светила обратной стороны Диска. Об их природе издревле ведутся нескончаемые споры, но меня, честно говоря, механика мира занимает значительно меньше механики его крошечных рукотворных частей. Тучи эти холодные, поэтому свет их наверняка имеет химическую природу, и состоят из весьма едких веществ, чему полно печальных свидетельств: уже несколько раз находили бренные останки всевозможных экспедиций, поднимавшихся слишком высоко над городом. Питают их, вероятнее всего, многочисленные вулканы Тёмной стороны; просто потому, что должны же куда-то деваться выдыхаемые ими летучие вещества, а вулканов у нас очень много. Домна огромна по сравнению с обитающими на её склонах людьми, но грандиозным великанам, разбросанным на краях Диска, она годится во внучки.

   А за пределами туч нет ничего, как нет ничего выше светил Светлой стороны, только тьма и холод -- там кончается мир.

   Для спуска в мастерскую пришлось временно перейти в защитную трансформацию, которая позволяет видеть в кромешной темноте. Зрение такое, правда, очень нечёткое, одноцветное и основано оно на отражении звука от предметов, но по крайней мере позволяет не натыкаться на стены.

   Защитная трансформация не слишком-то удобна в обычной жизни. Кожа полностью теряет чувствительность, превращаясь в грубую чешую, из-за защитных изменений поверхности глаз существенно ухудшается цветовое зрение, полностью пропадает обоняние, изменяется слух из-за затягивающей уши защитной плёнки. Вкус остаётся, но от него уже немного толку: в защитной трансформации срастаются губы и все прочие естественные отверстия организма, остаются только узкие носовые щели, и те -- затянутые тонкой защитной мембраной. Дыхание через эти щели вырывается с тихим свистом, помогающим ориентироваться в темноте.

   Первым делом я, включив электрический свет, распахнула толстую каменную дверцу жаровни, представляющей собой нишу в толстой трубе, тянущейся из подземных глубин кверху. Через эту трубу поступает подземный жар из чрева Домны и нагревает специально для того уложенные в нише камни. Брошенное внутрь письмо занялось мгновенно, и я поспешила захлопнуть дверцу. Я-то ещё была в защитной трансформации, и такой жар был не страшен, но расставаться с халатом не хотелось: он был изготовлен из капризной свелской ткани.

   Читать, что сочинил Чин, не стала. Вряд ли он сказал в письме больше, чем при личном разговоре, и наверняка был значительно менее откровенен. Рассыпался в безликих извинениях и любезностях, попросил его не беспокоить, пожелал счастья... что там ещё принято писать, меняя одну женщину на другую? И уж наверняка ни словом не обмолвился о Шантар ту Таре.

   После ночного кошмара немудрено было испугаться собственной мастерской, но сон в памяти сгладился и перестал нервировать. Я уже не могла вспомнить, как выглядел пресловутый ключ, хотя во сне знала это точно. И начала уже недоумевать, как мне могла присниться такая ерунда и почему я настолько всерьёз её восприняла? Необъяснимые игры дремлющего разума, не иначе.

   А стоило этому разуму проснуться, как он подверг критике собственные же порождения, сдобрив мысли изрядной долей скепсиса. Никакого столика при входе в мастерскую не было, никаких шкатулок -- тем более, и вообще, я всегда прекрасно знала, где у меня что лежит. Во всяком случае, вещи, которыми я регулярно пользовалась, всегда были под рукой. И уж точно я в реальности не стала бы разбрасываться настолько ценными вещами.

   Просто странный сон, предчувствие проблем в сердечных делах. Наверное, в глубине души я ещё с вечера заметила неладное в поведении Чичилина, вот и вылилось всё это в такой кошмар.

   Халат я убрала в притулившийся в углу узкий шкаф и, бросив взгляд в висящее на стене зеркало, в очередной раз похвалила себя за то, что уже много оборотов не изменяю короткой стрижке. Как же это приятно, когда нет необходимости тратить кучу времени на то, чтобы аккуратно всё это собрать в крепкий узел, не мешающий работе, да ещё таскать на голове лишнюю тяжесть! Тёмно-красные с яркими оранжевыми прядями, не приглаженные после душа, они задорно топорщились во все стороны, яростно протестуя против уныния и нытья о прошлом.

   Я ободряюще улыбнулась собственному отражению и достала из шкафа рабочую одежду. Удобные окованные ботинки из грубой бурой шкуры ващура на толстой подошве -- на случай, если я вдруг что-то уроню себе на ногу. Узкие, по ноге, потёртые штаны из плотной прочной ткани, рубашка без рукавов. Сверху -- фартук из той же шкуры, закрывающий от шеи до середины бедра, держащийся на завязках на талии и шее. Пара защитных перчаток с обрезанными пальцами, на обоих запястьях -- широкие кожаные браслеты, выполняющие множество полезных функций. Так, например, в один из них был вшит магнит, позволяющий не терять мелкие железные детальки, и кармашек для деталей из других материалов, а на другом располагались крепления для инструмента, нужного вот-прямо-сейчас.