Но вот в чем его главная противоположность Залетову. Борькина простота — та самая, которая еще хуже воровства, недаром я его с манекеном сравнила. А Игорь — человек высокой интеллигентности, вот в чем главная его противоположность! Ведь хотел он поцеловать меня, когда уходил? Хотел. Да еще видел, что и я сама согласна, если уж до конца откровенно. А поцеловал? Нет! А почему? А просто не может он вот так, как Борька, без предшествующей душевной близости, вот почему! И случись у нас с ним то же, что было у меня с Борькой, разве отнесся бы он к этому, как Залетов?

Залетов даже и задумываться не стал бы, преодолимое или непреодолимое у него желание, просто полез бы — и все!.. Я даже засмеялась тихонько.

В комнате было почти совсем темно, еле угадывались тесно сдвинутые вещи. Хорошо хоть, часть из них я сообразила отдать заводским девчонкам в общежитие. И с Дарьей Тихоновной мне повезло. И потому, что из-за нее я познакомилась с Игорем, и потому, что старушка эта — просто хороший человек!

И опять я с той же тихой радостью стала вспоминать лицо и ясные-ясные глаза Дарьи Тихоновны; ее улыбку; душевные вопросы о моих родителях; и хожу ли я к ним на могилы… И как она сразу заметила, что мы с Игорем понравились друг другу: «Вон какого красавца, Анка, я вырастила!..» И не спрашивала она, как мое полное имя, сразу стала называть Анкой. «Мы с тобой поладим, девочка ты моя!..»

Я неожиданно всхлипнула, когда поняла, как же успела за это время стосковаться по родительской ласке!..

И вдруг чуть ли не с мстительным удовлетворением улыбнулась: вспомнила, как величественная Маргарита Сергеевна вылетела от меня. Странное у меня тогда было ощущение… Я понимала, конечно, что Маргарита Сергеевна — совершенно чужой мне человек и по своему образу жизни, и по привычкам, и по барству. Да и Михаил Евграфович, возможно: уж очень одинаковая окаменелая вежливость была на лицах обоих супругов. И представительность их: недаром я была уверена, пока не увидела Дарью Тихоновну, что просто не могут они втроем въехать в нашу шестнадцатиметровую комнату, которая освободилась. Но и это еще не все. О Михаиле Евграфовиче тогда я, конечно, ничего не могла сказать, да он к тому же и доцент в университете, как-никак… А вот характер Маргариты Сергеевны я уже успела распознать довольно отчетливо. С одной стороны, я видела, что у нас с ней есть общее, что обе мы не созданы для роли кролика в жизни, скорее мы с ней поближе к удаву.

Странное у меня ощущение тогда было, потому что я уже понимала: без борьбы здесь не обойдется! Иначе не видать мне Игоря как своих ушей. Но это совсем не пугало меня. Или уж я наперед была полностью уверена в собственном успехе, или это объяснялось моим характером, но меня, например, ничуть не смущала разница в возрасте: Маргарита Сергеевна была в три раза постарше меня.

Я долго еще лежала в постели и все мечтала об Игоре, сто раз снова и снова вспоминая каждое его слово, движение, взгляд… А ночью мне приснилась даже наша с Игорем свадьба. И я видела себя в белом платье и фате, Игоря в строгом костюме, примирившуюся Маргариту Сергеевну и всю нашу бригаду, от души радовавшуюся моему счастью!

И когда проснулась, а после умывалась, ела завтрак, все улыбалась… И на работе Шамогонов сразу же спросил меня:

— Счастливый сон приснился?

— Ага! — И разглядела наконец-то, как по-новому внимательно, заботливо и зорко смотрели на меня все четверо моих мужчин, тут же поняла, что врать им я не могу — нет у меня в жизни такого права! И перестала улыбаться, сказала просто: — Влюбилась я…

Помню, что сначала все они глядели на меня так же улыбчиво, а потом у Леши разом исказилось и тотчас снова замерло лицо. И опять Валерий первым спросил:

— Когда же успела?

— Вчера.

— Сразу и на всю жизнь, конечно? — лицо Патронова язвительно ухмылялось.

Хоть я слегка уже и отвыкла от подобных его улыбочек по моему адресу, но тут уж честно ответила:

— Да.

Они стали закуривать, а потом Степан Терентьевич негромко попросил:

— Ты уж познакомь нас с ним из уважения к нашей старости, а?

— Обязательно! Я и сама хотела вас просить, — и только после этого чуть успокоилась: поняла, что они всерьез приняли мои слова. А Леша так ничего и не сказал… И в тот день не пошел провожать меня с работы, но я это не сразу и заметила.

А в обеденный перерыв — знала, что они ждут этого от меня! — подробно рассказала и об Игоре, и о старших Тарасовых, и о новой соседке Дарье Тихоновне.

— Ну, что ж, — так же негромко проговорил Степан Терентьевич. — С соседкой, кажется, тебе повезло.

— А с Игорем этим ты нас все-таки познакомь! — упрямо сказал Патронов.

— Вот-вот! — как-то неопределенно, чуть ли не с угрозой поддакнул Валерий и осторожно покосился на Лешу.

Антонов и на этот раз ничего не сказал и не посмотрел на меня, только отодвинул тарелку с картошкой, которую так и не доел.

Когда я пришла домой, вещи Дарьи Тихоновны уже были привезены и даже расставлены в ее комнате. Только после этого я вспомнила, что вчера еще отдала ей мамины ключи, а отцовские оставила себе. Но ни старших Тарасовых, ни Игоря, главное, не было…

— Сейчас придет, — сразу опять все поняв, ласково заулыбалась своим морщинистым лицом Дарья Тихоновна, а в ясных-ясных глазах ее была одна доброта. — Я тут тебе, Анка, обед разогрела, без спроса уж залезла в холодильник… — Она выжидательно замолчала, поправляя аккуратно повязанный беленький платочек, и неожиданная внимательная зоркость, которой вчера я не заметила, вдруг появилась в ее глазах.

— Вот спасибо! — обрадованно проговорила я, поспешно раздеваясь. — Есть хочу, Дарья Тихоновна, прямо-таки сил нет!.. — Настороженность в ее глазах пропала, а я так же быстро спросила: — Вы-то успели сегодня поесть?

— Что? — будто даже растерялась она.

— Ну, значит, сейчас вместе и пообедаем! — и я пошла в ванную мыть руки, а когда уже вытирала их, Дарья Тихоновна сказала негромко, стоя в дверях:

— Спасибо тебе, девочка!.. — выговорила она так, будто я не обедать ее пригласила, а сделала что-то по-настоящему серьезное для нее.

Я повесила полотенце, внимательно уже приглядываясь к ней, вдруг взяла ее за руку и повела на кухню, а она послушно и молча шла за мной. Отодвинула для нее стул от стола, и она села, сложила на краю стола кулачки, как девчонка, только по-старушечьи скорбно поджала губы. Села и я, все приглядываясь к ней, говоря машинально:

— Я еще позавчера суп сварила и котлеты сделала.

И она так же машинально, как не о главном, отвечала:

— Умеешь готовить, я попробовала. Мать научила? — Она все смотрела прямо перед собой.

— Она умела и любила готовить, но специально мало меня учила, я больше приглядывалась, как она готовит. Кто вас перевез?

— Игорешка да грузчики. Не учила — может, к легкой жизни тебя готовила?

— Нет, она не такая была. Они с отцом наперед знали, что я буду рабочей. И я сама этому рада, и ничего больше от жизни не хочу! А старшие Тарасовы что ж?..

— Михаил Евграфович на работе, а Маргарита Сергеевна такими делами не любит заниматься, она указания дала — и в сторону, — губы у Дарьи Тихоновны совсем в ниточку поджались.

Тогда уж я не выдержала, спросила:

— Комната ваша не нравится, квартира или я?

— Да что ты, девочка! — точно даже испугалась она и взялась за мою руку, растерянно мигая: — Да я после войны впервые свою комнату обрела…

— Как так?

— В войну эвакуировалась с Володькой, с сыном, а наш с ним дом здесь разбомбили. И Сашу, это мужа моего, на фронте убили. А Володька уж в сорок четвертом в Новосибирске от простуды умер, ну, я и пошла служить домработницей к Маргарите Сергеевне, да с тех пор вот так у нее и жила… Тарасовы в эвакуации тоже в Новосибирске были, — пояснила она.

— Так вы и раньше сто раз уже могли комнату себе получить, как эвакуированная из Ленинграда!

— Конечно, могла, да хозяева меня не отпускали: Игорешка-то ведь маленьким был.. Ну, и я от него не могла никак уйти, вроде как Володьку моего он мне заменил, — уже совсем тихо выговорила она.