Е л и з а в е т а. Выскользнул... Ну... устроим маленький пляс у Жанны. Варя, приглашаю! Бог мой, какое лицо! Что ты, милая? Что с тобой?

В а р в а р а. Уйди, Елизавета!

Е л и з а в е т а. Дать воды?

В а р в а р а. У-уйди...

(Елизавета бежит в буфет. Варвара несколько секунд стоит, закрыв глаза. Мелания и Павлин - из зала. Варвара скрывается в дверь направо.)

М е л а н и я. Жарко. Тошно. Надоело всё, обрыдло, ух! Сильную бы руку на всех вас...

П а в л и н (вздохнув). "Векую шаташася языцы".

М е л а н и я. Говорил с Прокопием?

П а в л и н. Беседовал. Натура весьма разнузданная и чрезмерно пристрастен к винопитию...

М е л а н и я (нетерпеливо). Для дела-то годится?

П а в л и н. Ничем не следует пренебрегать ради просвещения заблудившихся, но...

М е л а н и я. Ты - прямо скажи: стихи-то подходящи?

П а в л и н. Стихи вполне пригодны, но - для слепцов, а он... зрячий...

М е л а н и я. Ты бы, отец Павлин, позвал бы к себе старика-то Иосифа, почитал бы стихиры-то его да и настроил бы, поучил, как лучше, умнее! Душевная-то муть снизу поднимается, там, внизу, и успокаивать её, а болтовнёй этой здесь, празднословием - чего добьёмся? Сам видишь: в купечестве нет согласия. Вон как шумят в буфете-то...

П а в л и н (прислушиваясь). Губин бушует, кажется. Извините удаляюсь.

(Открыл дверь в зал, оттуда вырывается патетический крик: "Могучая душа народа..." Из дверей буфета вываливаются, пошатываясь, Губин, Троеруков, Лисогонов, все выпивши, но - не очень. Мокроусов, за ним старичок-официант с подносом, на подносе стаканы, ваза печенья.)

Г у б и н. Чу, орут: душа, души... Душат друг друга речами. И все врут. Дерьмо! А поп огорчился коньяком - даже до слёз. Плачет, старый чёрт! Я у него гусей перестрелял.

Т р о е р у к о в. Сядем здесь под портретом...

Г у б и н. Не желаю. Тут всякая сволочь ходит.

Л и с о г о н о в. Скажите, Лексей Матвеич...

Г у б и н. И не скажу. Больно ты любознателен, поди-ка, всё ещё баб щупаешь, а?

(Троеруков хохочет. Мокроусов открыл дверь направо, официант прошёл туда.)

Л и с о г о н о в. Лексей Матвеич - вопрос: помиримся с немцами или ещё воевать будем?

Т р о е р у к о в (печально). Царя - нет. Как воевать?

Г у б и н. Воевать - не в чем. Сапог нет. Васька Достигаев с Перфишкой Нестрашным поставили сапоги солдатам на лыковых подошвах.

(Ушли в гостиную направо. Мелания - крестится, глядя в потолок. Из зала выходят Нестрашный, Целованьев, затем - Достигаев.)

Н е с т р а ш н ы й. Наслушался. Хватит с меня. Мать Мелания, ты тоже не стерпела?

М е л а н и я. Я отсюда речи слышу, душно там. Что делается, Порфирий Петрович, а?

Н е с т р а ш н ы й. Об этом - не здесь говорить. Ты бы заглянула ко мне. Завтра?

М е л а н и я. Можно. Послал господь на нас саранчу эту...

Н е с т р а ш н ы й. Надо скорее Учредительное собрать.

М е л а н и я. На что оно тебе?

Н е с т р а ш н ы й. Мужик придёт. Он без хозяина жить не может.

М е л а н и я. Мужик! Мужик тоже бунтовать научен. Тоже орёт, мужик-то.

Н е с т р а ш н ы й. А мы ему глотку землёй засыпем. Дать ему немножко землицы, он и...

Д о с т и г а е в. Допустим, Перфиша, что глотки мы заткнули, живот мужику набили туго, а - что делать с теми, у кого мозги взболтаны? Вот вопрос.

Н е с т р а ш н ы й. Это ты, фабрикант, опять про рабочих поёшь?

Д о с т и г а е в. Вот именно! Я - фабрикант, ты - судовладелец, кое в каких делах мы компаньоны, а видно всё-таки, что медведи - плохие соседи.

Н е с т р а ш н ы й. Перестань... Все знают, что ты прибаутками богат.

М е л а н и я. В шестом-седьмом годах показано вам, как надо с рабочими-то... Забыли?

Н е с т р а ш н ы й. Достигаев, кроме себя, ничего не помнит...

Д о с т и г а е в (с усмешкой). Никак это невозможно - о себе забыть. Даже святые - не забывали. Нет-нет да и напомнят богу, что место им - в раю.

М е л а н и я. Заболтал, занёсся! Научился кощунству-то у Егора Булычова, еретика...

Д о с т и г а е в (отходя). Ну, пойду, помолчу, язык поточу.

Н е с т р а ш н ы й. Иезуит. Ходит, нюхает, примеряется, кого кому выгодней продать. Эх, много такого... жулья в нашем кругу!

М е л а н и я. Сильную руку, Порфирий, надобно, железную руку! А они вон как...

(Выходит Губин, за ним Троеруков, Лисогонов.)

Т р о е р у к о в. Не ходи...

Г у б и н. Идём, я хочу речь сказать. Я им скажу, болванам...

(Увидал Нестрашного, смотрит на него молча. Тот стоит, спрятав руки с палкой за спину, прислонясь спиною к стене. Несколько секунд все молчат, и слышен глухой голос в зале: "Могучие, нетронутые, почвенные силы сословия, которое...")

Г у б и н (как бы отрезвев). А-а-а... Порфирий? Давно не встречались! Что, брат? Вышиб меня из градских голов, а теперь и тебя вышибли? Да и кто вышиб, а?

М е л а н и я. Лексей Матвеич, время ли старые обиды вспоминать?

Г у б и н. Молчи, тётка! Что, пёс, смотришь на меня? Боишься?

Н е с т р а ш н ы й. Я дураков не боюсь, а на разбойников сила найдётся...

Г у б и н. Не боишься? Врёшь!.. Помнишь, как Егор Булычов по морде тебя...

Н е с т р а ш н ы й. Поди прочь, пьяница... (Замахнулся палкой.)

М е л а н и я. Одумайтесь...

Г у б и н (орёт). Ну, ладно! Давай мириться, Перфишка! Сукин сын ты... ну, всё равно! Давай руку. (Вырвал палку у Нестрашного.)

(Выскочил Мокроусов. Из двери буфета выглядывают люди, из зала вышел какой-то человек и строго: "Господа, тише!" Троеруков, сидя у стола, самозабвенно любуется портретом. Нестрашный хотел уйти в зал, - Губин схватил его за ворот.)

Г у б и н. Не хочешь мириться? Почему, а? Что я - хуже тебя? Я, Лексей Губин, мужик самой чистой крови-плоти, настоящая Россия...

Н е с т р а ш н ы й. Пусти, собака...

Г у б и н. Я тебе башку причешу!

М о к р о у с о в (хватая Губина за руку). Позвольте... Что же вы делаете!

М е л а н и я (людям в дверях буфета). Разнимите их, не видите, что ли?

Г у б и н (оттолкнув Мокроусова). Куда лезешь? На кого руку поднимаешь, а?

(Нестрашный пробует вырваться из руки Губина - безуспешно. На шум из зала, из буфета выходят люди, в их числе - Достигаев с какими-то бумагами в руке. Из зала поспешно проходит Бетлинг под руку с Жанной, она испугана.)

Е л и з а в е т а (как всегда, весёлая, подбежала к мужу, спрашивает). Неужели дерутся?

(Он машет на неё бумагами. Мокроусов ударил кастетом Губина снизу по локтевому сгибу.)

Г у б и н (охнув, выпустил Нестрашного, орёт). Это - кто меня? Кто, дьяволы? Губина? Бить? (Его хватают за руки, окружают, ведут в буфет, он рычит.) Подожгу... Жить не дам...

(Из зала сквозь толпу появляется Ольга Чугунова, древняя старуха, в тёмных очках, её ведут под руки сын Софрон, лет за 50, и другой, Константин, приблизительно такого же возраста. Оба в длинных, ниже колен, сюртуках, в нагольных сапогах. На публику эти мрачные фигуры действуют подавляюще.)

М е л а н и я. Здравствуй, Ольга Николаевна!

Ч у г у н о в а. А? Кто это? Мелания, кажись? Стойте, дети! Куда пошёл, Софрон?

С о ф р о н. Кресло вам, маменька.

Ч у г у н о в а. Константин подаст, я тебе не приказывала. Что, мать Мелания, а? Делается-то - что? Гляди-ко ты: нотарусы да адвокаты купечеству смирненько служили, а теперь даже и не в ровни лезут, а командовать хотят нашим-то сословием, а? Воеводами себя объявляют... Что молчишь? Ты у нас бойкая была, ты - умная, хозяйственная... Не чужая нам плоть-кость...

М е л а н и я (хрипло). Что я скажу?

Е л и з а в е т а(мужу). Какая противная старушка-то...

М е л а н и я (очень громко). Говорила я, говорю...

Д о с т и г а е в. Её, старушку эту, весь город боится.

Ч у г у н о в а. Кричи! Криком кричи! В колокола ударить надо. Крестный ход вокруг города надо...