До точки исчезновения.

Погружаясь в чужую личность, медиум теряет себя.

…«Всё будет иначе, – клянётся Ма. – Мы с этим справимся, Лиз. Поверь, справимся!»

Поначалу Лиза не верила. Теперь – верит.

Дело движется, и она чувствует себя странно. Например, раньше она была некрасивой, а сейчас красивая по частям. Как будто детальки паззла смешали, смели в кучку, и одни детальки вызолотили, а другие оставили грязно-серыми. Пройдёт время, и Лиза увидит себя такой, какая она есть. Конечно, не царевной-русалкой, какой увидел Кирилл Вадимыч… а может быть… всё может быть…

У Лизы красиво вырезанные глаза и губы, высокий лоб. Только нос у неё всё время чуть-чуть опухший и чуть-чуть розовый, как будто она недавно плакала. Раньше у Лизы были прыщи – прошли за одну ночь. Ма поболтала с ней о какой-то чепухе, потом вытерла ей лицо обычной дезинфицирующей салфеткой. Утром Лиза не узнала себя в зеркале. Ма назвала это «снять печать», но клялась, что никакой магии не применяла. Ещё Ма сказала, что нос тоже станет нормальным, чуть попозже. Вот грубые русо-серые волосы достались Лизе от рождения и заколдовать их никак нельзя.

Однажды Лиза отрежет косы и выкрасит волосы в ярко-рыжий.

Но это будет не скоро.

Совсем недавно Лизе перестали хамить в магазинах, перестали толкать в транпорте. Узнав об этом, Ма рассмеялась.

– Раньше, – сказала она, – твои глаза говорили: «Я маленькая и беспомощная», – и спрашивали: «Вы не хотите меня ударить?» Люди есть люди. Многие отвечали: «Хочу». Сейчас твои глаза по-прежнему говорят, что ты слабая, только спрашивают другое. Хочешь узнать, что?

Лиза только ресницами дрогнула. Она смотрела на Ма завороженно. Ма подалась к ней, нависла сверху – грозная, большая, хоть и малого роста.

– «Вы не хотите меня ударить?» – произнесла она полушёпотом. – «Почему вы хотите меня ударить? Что вы чувствуете? Что вас мучит? Что у вас болит? Какой же была ваша жизнь до сих пор, раз теперь вы так хотите ударить кого-то слабого и беззащитного?…»

Лиза поёжилась. Это звучало так… напористо. Совсем не по ней.

– Так и есть, – торжественно сказала Ма. – А будет ещё лучше.

Лиза верила.

Она верила Ма почти во всём. Не верила, что сама когда-нибудь станет такой же, хотя и прилагала для этого все усилия… Вот, уже третий курс заочного института, уже и сокурсники начинают практику, отстав от Лизы на два года, уже пора прикидывать тему диплома, думать о будущей работе, специализации.

– Посмотри на себя! – требовала Ма. – Посмотри, ты опережаешь всех. Ты уникальна, великолепна, незаменима. Лизка, ты мои руки и мои очки. Без тебя я бы и половины не сделала того, что сделала за эти два года!

Но эти слова тоже не достигали её сердца. Если по-честному, то Лиза вовсе не опережала сокурсников. Они практиковали как психохирурги-ассистенты, а она – как медиум-медсестра. А если совсем по-честному, то справку об окончании трёхмесячных курсов медиум-медсестёр Марта Андреевна выправила ей липовую, и Лиза даже не знала, чему там учат. «Зачем тебе там сидеть?! – изумлялась Ма. – Только время тратить. Лучше в это время поработать. И себе поможешь, и другим. А справка только деканату нужна. Хочешь, я сама в деканат приду?»

Лиза отказывалась, чуть не плача, и Ма снова клялась, что она, Лиза, всё умеет сама, что она – лучшая… Но в это Лиза не умела верить. Ма её так и не научила.

Когда Ма нашла её, Лизе исполнилось двадцать три года. Она уже закончила пединститут, стала учительницей русского языка и литературы. Её ожидала незаметная молодость, блёклая зрелость и долгое, долгое старение в обществе ученических тетрадей, кошки и мамы. Уже десять или пятнадцать лет Лиза страдала от невротической депрессии, но сама она об этом не знала, мама её не желала об этом знать, а больше вокруг не было людей, которых беспокоила судьба Лизы.

Ма говорила, что схватилась за неё, потому что второй раз в жизни видела медиума такой силы. Первый раз такого медиума она видела в зеркале, но это было много-много лет назад и осталось в прошлом… Вытаскивая Лизу на свет, Ма пошла не только против собственных принципов, но и против законов цеха. Лизе нужна была помощь, но по правилам, она должна была попросить о помощи. Хотя бы сказать об этом. Но Ма знала, что она этого не сделает.

И Ма решила за неё, потому что сама Лиза решить ничего не могла – не умела. Никогда в жизни ничего не решала.

Теперь – училась.

– Ну ладно, – сказала Марта Андреевна, – поехали, что ли.

Лиза привычно сосредоточилась и расслабилась.

В этот момент у Ма зазвонил мобильник. Она раздражённо открыла раскладушку и рявкнула:

– Алло! Я работаю!

Но голос её вдруг стал глухим и словно бы надтреснутым:

– Костя? Что? Я же просила тебя… Что?

Она долго-долго слушала. Лиза, встрепенувшись, пристально следила за ней: казалось, что с каждой минутой Ма стареет на год. Голова её клонилась к столу от усталости – не этого дня, многих и многих дней…

– Лиза, – сказала она, отключившись, – пожалуйста, помоги мне. Сегодня придётся задержаться. Ещё поработать.

Лиза решительно встала и молча кивнула.

Марта Андреевна собиралась стремительно, как на пожар. Лизе нужно было только намотать шарф и застегнуть куртку, поэтому она всё равно опередила её. «Тьфу ты, Костька, – бормотала Ма, сгребая вещи, – просили же его… Его просили, а он всё равно звонит. Значит, что-то… что-то важное тут…» – и она обернула к Лизе:

– В больницу, Лиз. В реанимацию. Ты уж прости, что сегодня так…

– Всё в порядке, Ма. Я готова.

Лиза погасила свет в кабинете. По светлым, долгим лестницам золотого дворца-лабиринта они заспешили на улицу.

Несмотря на позднее время, в фойе внизу у раздевалки толпились дети. Лиза узнала знакомых. «Значит, четверг, – вспомнила она, – в четверг у них хор». Звукоизоляция во дворце-школе была отличная, и в кабинет Ма не доносились ни пение хора, ни вой медных инструментов в неумелых руках. Здесь, в фойе, слышались отголоски: кто-то наверху ещё занимался. Художественное отделение школы опять поменяло выставку – теперь темой её была «Золотая осень». Совсем недетские по стилю и величине работы красовались на стенах. Напоследок Лиза вдохнула – не лёгкими, а иначе – тот свет и юную силу, которыми полнились золотистые стены.

На улице шёл дождь. Ноябрьская ночь обливала прохожих недобрым простудным душем. Вчерашний снег растаял, блёклые огни фонарей отражались в глубоких лужах, но не давали света. Ма что-то проворчала. Лиза не расслышала слов, но прочитала мысли. «Да, – согласилась она, – на проезжей части море разливанное».

Ма остерегалась, что проезжающие машины их обольют, и меняла мир словом – чтоб не облили. Лиза бы не стала тратить могущество на такую мелочь, но Ма знала лучше.

Они вышли на тротуар и встали под фонарём.

Некоторое время Ма спокойно ждала, потом медленно подняла руку – коротенькую, полную, перетянутую браслетами и перстнями. Спустя пару минут рядом с ними притормозила синяя иномарка, отворила дверцу. Водителем оказался мужчина средних лет с красивой и несовременной бородой барда.

– Нам, – размеренно сказала Ма, – в Первую Градскую.

И по лизиной спине пробежал холодок. Неспроста, выходило, остановилась именно эта машина… Бородач-водитель, услышав адрес, точно поблёк, стал старше своих сорока. Глаза его потемнели. Он посмотрел на Ма, и психохирург едва заметно кивнула.

– Сам туда еду, – сказал он. – Садитесь.

Лиза юркнула на заднее сиденье. Ма села рядом с шофёром. Осторожно и бережно, самыми кончиками пальцев Лиза окунулась в его сознание – и закусила губу. Да, у неё был большой опыт. Она много чувствовала чужого горя. Но каждое новое горе казалось первым, самым первым в счастливом доселе мире, и резало сердце, словно ланцет…

Водитель ехал в Первую Градскую.

«Политравма, – донеслись до Лизы спокойные мысли Ма. – Черепно-мозговая тож. Несчастный случай с ребёнком. Кома». Больше Ма ничего не знала. Но Лизе было достаточно: она поняла, что им предстоит сделать.