– Какое тонкое притворство, – сказал отец, когда они сели в машину и тронулись в путь.

– Правда? – пробормотала Мэдлин и сразу переменила тему. Она потребовала рассказать, как они живут. С любовью глядя на отца, она слушала последние новости.

В пятьдесят пять отец был на удивление привлекательным мужчиной, хотя густые пышные волосы поседели, еще когда ему было двадцать. Отец обладал огромным запасом энергии. Доминик однажды охарактеризовал отца как безрассудного, но необыкновенно удачливого дельца. Мэдлин вынуждена была согласиться, как и всегда, хотя против воли соглашалась с тем, что говорил Доминик Стентон. Отец рисковал, совершая коммерческие сделки, которые потрясали финансовый мир. Но он всегда оказывался прав, чем заслужил определенное уважение людей, занимавшихся биржевыми сделками. Некоторые подтрунивали над идеями Гилберна, но никто не смел недооценивать его. Гилберн был очень хитрым и проницательным дельцом.

– А что представляет собой этот Чарлз Уэйверли? – спросила Мэдлин. Отец выложил все местные новости, но ни словом не обмолвился о женихе Нины. – Не могу представить, что наша маленькая Нина выйдет замуж и покинет родной дом, – добавила она. – Нина всегда была робкой домашней птичкой.

– Чарлз как раз то, что нужно для Нины, – ответил отец. – У него есть естественное желание любить и заботиться о ком-то. А ведь именно этого мы и ждем от человека, который берет в жены нашу Нину. Их брак будет прочным, – уверенно закончил отец.

Мэдлин молчала, стараясь справиться с болью в сердце. Это ощущение не было новым для нее. Когда она думала о любви и браке, грудь словно сжимало тисками. Она научилась жить с этой болью – и держать себя в руках. Никто ни о чем не догадывался. От любви остались только горькие воспоминания. Такого она не пожелала бы злейшему врагу. Брак накладывает определенные обязательства, человек от души дает обещание вечной любви. Мэдлин тоже любила и думала, что предложение руки и сердца также обещает вечную любовь. Она ошиблась. И не хотела, чтобы Нина испытывала такую же боль и безысходное отчаяние.

– А как Луиза? – спросила Мэдлин.

– Очень хорошо, – решительно заявил отец. Потом добавил с удовлетворением человека, безумно любящего жену: – Она прекрасна, и все у нее хорошо.

Луиза гораздо спокойнее переносила шумные выходки Эдварда Гилберна, чем мать Мэдлин. С Луизой отец был мягок и сдержан. Впрочем, никому бы и в голову не пришло быть грубым и жестоким с Луизой. Слишком она была нежной и ранимой.

– И очень хотела, чтобы ты вернулась домой, – закончил отец.

В этом Мэдлин не сомневалась. Пока она росла, Луиза прекрасно заменяла ей мать. Заботилась о ней и не становилась между Мэдлин и отцом или Ди.

– Луиза заново отделала твои комнаты – хотела сделать тебе сюрприз. А потом стала укорять себя: наверное, надо было оставить все по-старому, как ты привыкла. Мы были в ужасе, когда она решила все снова переделать на старый лад – в надежде, что ты ничего не заметишь. Нина сумела остановить ее. – Голос отца потеплел. – Она ей сказала, что новая Мэдлин, о которой я им не раз рассказывал, уже не захочет спать в комнате, оклеенной слащаво-розовыми обоями.

В самом деле не захочет? Мэдлин заставила себя засмеяться. Но ее не оставляло чувство утраты, ведь прежняя Мэдлин умерла, а новая еще только в стадии становления. Может быть, она теперь для всех чужая и с ней придется знакомиться заново? Мэдлин содрогнулась. Да нет. Просто она стала взрослой, вот и все. Поздновато, правда.

Эдвард Гилберн украдкой наблюдал за дочерью. По ее заученно спокойному лицу он понял больше, чем ей хотелось бы. Когда четыре года назад она уехала в Бостон, он очень боялся за нее. Теперь он должен был признать, что Ди оказалась на высоте. Не давала дочери хандрить, тащила ее, жалко упирающуюся, – иногда буквально силой, – вытаскивала в свет. Заново учила жить среди людей. Гилберн опасался за дочь: он не знал, как скажется на ней такой курс лечения. Но, регулярно наведываясь в Бостон, он видел, что Мэдлин постепенно приходит в себя. Правда, Гилберн не мог сказать, что его уж очень радовали результаты четырехлетнего влияния на Мэдлин ее матери. Куда ушел искрящийся оптимизм, с раздражением думал он. Эта необузданная и удивительная любовь к жизни, покорявшая в восемнадцатилетней девушке? Ди постаралась вытравить ее. Гилберн был недоволен.

И уже не в первый раз он проклял Доминика Стентона – из-за него дочь вынуждена была отправиться к матери в Америку.

– Нина боялась, что ты не приедешь, – сказал Гилберн.

– Из-за Доминика, да? – Мэдлин, как всегда, сразу брала быка за рога. Эдвард улыбнулся про себя. Очевидно, Ди не удалось искоренить в ней эту привычку. Но его улыбка тут же растаяла. Он вспомнил, как эта прямота Мэдлин заставила ее порвать с Домиником, как ни ужасно это было для нее. Она не умела лгать себе и искать во лжи утешение, хотя вынести правду было очень тяжело. – Я не знала, что кажусь такой слабой.

– Да нет, дорогая. Никто так не думает. – Отец нежно сжал ее руку.

– Доминик жестоко поступил со мной, – ровным голосом продолжала Мэдлин. – Но я вела себя непростительно. Мы оба оказались не на высоте. Мне понадобился год, чтобы осознать это, – добавила она с легкой усмешкой, – и довольно резкая отповедь от мамы. Она не давала мне спуску всякий раз, как только видела, что я опять ушла в свои мысли.

Мэдлин пожала плечами.

– Ты этого добивался? – Она вопросительно взглянула на отца. – Это ты посоветовал маме не давать мне погружаться в переживания?

Выражение лица выдало его, и Мэдлин снова усмехнулась. Если кто и знал, что для нее лучше всего, так это отец.

– Спасибо. – Она прижалась к отцу и поцеловала его в щеку. – Интуиция редко подводит тебя, правда?

– В этой истории с Домиником она подвела меня, – проворчал Гилберн.

Он любил и уважал Доминика Стентона. Более того, он поощрял их отношения. Да и все заинтересованные в этом браке поощряли их – как Стентоны, так и Гилберны. Это был прекрасный сон, пока он длился.

– Никогда не прощу себе, что поощрял твое увлечение, – с горечью сказал Гилберн.

– Но тогда ты ничего не смог бы сделать, – возразила Мэдлин.

Гилберн кивнул. Оба знали: если Мэдлин чего-то очень хочет, она своего добьется. А она хотела Доминика – так сильно, что больно даже вспоминать об этом.

– Мы просто не подходили друг другу, – категорически заявила Мэдлин. – Слава Богу еще, что быстро это поняли. Успешно идут дела на конюшне Чарлза Уэйверли? – сменила тему Мэдлин.

– Очень. Лошадь, которую он тренировал последний год, выиграла дерби.

Многие в Лэмберне будут удивлены, грустно подумал Эдвард Гилберн, наблюдая за дочерью. Гладкая маска благовоспитанной леди скрывала ее лицо. Он с тоской вспомнил, как черноволосая девочка с лукавыми глазами, похожая на цыганку, скакала и прыгала на радость ему. Вспомнил время, когда Нина его умиляла, а Мэдлин просто шокировала. Нина наполнила его сердце радостью, позволив ему занять место умершего отца. А Мэдлин дикими выходками выводила его из себя, и его гнев обрушивался на ее непокорную голову. Хотя втайне он уважал дочь. Она скакала верхом как дьявол, играла во все спортивные игры. Когда девочка Мэдлин превратилась в упрямую и своенравную девицу, бедным молодым людям, которых пленяли коварные голубые глаза и буйная грива темных волос, было трудно устоять перед ней.

Ди отчаялась смирить ее, вспоминал Гилберн. После одного из визитов Мэдлин в Бостон Ди послала с ней письмо, в котором саркастически спрашивала: может быть, Эдвард специально воспитал дочь такой своенравной? Но даже Ди вынуждена была признать, что Мэдлин притягивает мужчин, как мед притягивает мух. Она действовала на них возбуждающе. Умела настоять на своем, но могла и посмеяться над собой. Не многим это удается.

Доминик не смеялся, глупец! Если бы он только засмеялся в ту роковую ночь на балу в загородном клубе, может быть, Мэдлин и не сбежала бы. Может быть, сейчас она не сидела бы рядом с отцом и не вела бы беседу с видом умудренной светской дамы.