В общей сложности здесь зимовало 20 человек – шесть семей, а также около 15 собак и стадо из 2 000 оленей. Я постоянно сопровождал Алексея в поисках большого стада и осваивал технику управления оленьей упряжкой. Территория показалась мне крайне сложной для передвижения, но сани были хорошо приспособлены к ней. Во время моего пребывания здесь небо слегка прояснялось лишь в интервале между 11 и 14 часами дня. В остальное время стояла долгая полярная ночь, поэтому искать стадо в тундре, в сумерках, без какого-либо ориентира, заметного глазу, для меня было сложно. Но не для Алеши. Он пояснял свою работу так: «Я знаю здесь каждое озерцо, каждый холм, каждое деревце. Никаких секретов, это – наша профессия».

Я добрался до Малой тундры! Мой план вести оленью упряжку по ее бесконечным просторам наконец осуществился. Но, отправляясь в путь, я испытывал скорее тревогу, чем удовлетворение. Два моих оленя упорно трудились, снег доходил им до загривков. Трудился и я, поскольку должен был искать дорогу в бесконечном лесном лабиринте, а иногда прокладывать ее заступом и топором. Полярная ночь – это пора тяжелого испытания: кажется, что продвигаешься по длинному тоннелю. Когда разбираешь палатку поутру – еще стоит ночная темень. Когда разбиваешь бивак к 14 часам – уже наступает ночь.

Чем дальше я продвигался вниз по течению реки Сулы, тем больше мне казалось, что я шагаю прямиком в пасть дьявола. Погода становилась адской: проливные дожди чередовались с тридцатиградусным морозом. Прямо в палатке я искупался в ледяной воде так, что у меня промерзло все обмундирование. Теперь я страдал от сильного обморожения пальцев рук и ног. Отставание от графика продолжало увеличиваться, и мне приходилось тщательно экономить все: продовольствие, свечи, спички. Мой караван можно было назвать теперь «Великим отступлением из России». Выглядело это так: во главе шел согбенный исследователь, прокладывающий дорогу, за ним два оленя, на веревках и аркбутанах тянущие сани, которые увязали через каждые полсотни метров, замыкала кортеж собака с опущенным хвостом, которая не повышала ни престижа, ни скорости нашего обоза. За 20 дней с начала похода я едва ли больше двух раз заметил солнце. Пейзаж в серых тонах еще более усиливал чувство одиночества, спасало только то, что времени на размышления просто не было.

На память мне тогда не раз приходили слова моих знакомых оленеводов: «С твоими оленями ты недалеко уйдешь. Изголодавшись, они откажутся идти. Тебе надо заменить их дня через два или три». Но, к несчастью, стойбища на пути я не встретил. И в это утро я прекрасно понимал, что сил у коренного оленя больше нет, когда же он внезапно упал на месте, я подумал об ударе судьбы. Десять раз он поднимался в ответ на мои мольбы – и падал снова. Нам нужно было добраться до какой-нибудь лачуги и переждать, пока он выздоровеет. Но ни одно из моих животных не дожило до этого. Изнуренные, они валились, чтобы больше не подняться.

Так из крайней нужды я внезапно попал в изобилие. Я и представить не мог, сколь сильным было и мое недоедание: эти килограммы мяса я проглатывал не в силах насытиться. Чувствовал ли я грусть, когда добивал своих оленей? Не буду говорить об этом. Законы Арктики безжалостны: когда человеку нужно выжить, у него пробуждается животный инстинкт, и он утрачивает всякую сентиментальность. Мое тело заставляло считаться с необходимостью: это мне нужно, чтобы кормиться, есть, пожирать.

«Остановись и заходи согреться. Ты можешь выспаться здесь, и у меня есть еда для тебя», – от этих простых слов Альберта сразу стало спокойно и хорошо. В ожидании ужина я принялся выдирать льдинки из своей бороды. Альберту 71 год, но он продолжает ловить рыбу и охотиться. Можно ли вообразить уединение, подобное тому, в котором находится Альберт? До ближайшей деревни не менее 200 километров!

Часто в течение дня я размышлял о целесообразности таскания саней в полярной пустыне, но каждая встреча, даже будучи редкой, приносила мне несказанную радость и чувство душевного комфорта. На последнем этапе пути мне встретились три смелые женщины и двое мужчин – пять метеорологов с мыса Константиновского. Уроженцы Архангельска, они регистрируют метеоданные, не имея возможности передать их: радио сломалось. 11 месяцев из 12 они живут на мысе с запасом провианта на один год, без средств связи, если не считать телеграфного аппарата Морзе. Надо ли говорить, что мой мобильный телефон и карманный калькулятор произвели на них сильное впечатление. Во время обсуждения энергии батареек калькулятора Сергей, начальник базы, внезапно прервал меня и заявил весьма торжественным тоном: «У нас в России есть калькуляторы, с помощью которых считают более 100 лет и без всяких батареек». Потом вышел и вернулся с необыкновенным предметом – знаменитыми русскими счетами! Да и можно ли жить уединенно месяцами на арктическом побережье при температуре –30°С, если потерять чувство юмора.

Кончилось одиночество последних месяцев. У меня теперь пять собак, участвующих во всех моих приключениях – и хороших, и не очень. Эта упряжка собиралась отовсюду. Но зато теперь нет больше ни веревок, ни ремней оленьей упряжки, и это неоценимо. Моя палатка расположена посреди Югорского полуострова. Позади – Баренцево море и Европа. Впереди – Карское море и Азия. Слева – остров Вайгач, дальше к северу – Новая Земля. Для меня эта географическая точка – более чем этап пути: я завершил переход через европейскую Арктику и вступил в Сибирь – это еще 8 000 км. По крайней мере, тогда я полагал именно так, но силы Природы рассудили по-иному: воды Байдарацкой губы, отделявшей меня от полуострова Ямал, открылись, и это вынудило меня переориентировать путь к югу, через Воркуту. Говоря иными словами, нужно было опять повернуть в Европу, перейдя сначала через Уральские горы, что означало крюк длиной почти в тысячу километров.

Прощаясь, Коля сжимал меня в объятиях, не зная, что сказать. Я в свою очередь говорил слова благодарности: пребыванием в Воргашоре, маленьком шахтерском городке в пригороде Воркуты, я обязан именно ему. Ожидавшие новых приключений собаки с радостью прервали наше расставание. Барс наблюдал за мной своими большими круглыми глазами, будто спрашивая, какая еще новая причуда взбрела на ум хозяину. Из-за снега мы лишились санной тяги. Теперь каждая собака несла вьюк в 4 кг – немного, если сравнивать с верблюдом, я невольно вспомнил свой переход по Сахаре 10-летней давности… Я в последний раз оглянулся назад и после такой теплоты и дружбы почувствовал себя потерянным и одиноким. Это неприятное ощущение длилось дня два, но, как всегда, с одиночеством пришлось смириться.

Мы продвигались вдоль реки Воркуты, и с каждым днем все явственнее чувствовалось приближение весны. Вот и первая бабочка, потом – ручей, журчащий в ложбине, приметы, вызывающие неописуемое волнение. Надо прожить целую зиму вне дома, чтобы понять радость, которую испытываешь при виде маленького цветка, храбро пробивающегося через снежный пласт. 30 мая 2001 года по завершении перехода в 27 км я снова оказался в Азии. Межевой столб указывал границу между двумя континентами. Мы – на полярном Урале.

Узкий проход отмечает линию водораздела между Карским морем и бассейном Оби, реки, до которой я доберусь несколькими днями позднее. Лабытнанги станет завершением моего зимнего этапа. В моем кильватере уже 4 000 км. Я богатый человек, богатый моментами испытаний и сбивающими с толку контрастами.

В глазах моих друзей из Лабытнанги читалось беспокойство: они смотрели, как я ухожу в одиночестве. У Великой Обской губы, с ее яростными порывами ветра, дурная слава, и предпринимать путешествие одному, на каяке, им казалось безумием. Я совсем один, без моих верных собак, уже отправленных к месту назначения – в маленькую ненецкую деревню Антипаюта, в 800 км дальше к северу.