Эти слова заставили меня тосковать по вещам, которые я никогда не думал, что смогу сделать, но сейчас сделать хотел.

Не зависимо от того, как мало общего он хотел между нами, не зависимо от того, с кем он дружил и, разумеется, с кем спал каждую ночь, его образ во сне, человечный и честный, перестал отличаться от реальности. С тех пор я верил: таким он был на самом деле, все остальное — случайность.

Нет: еще он был другим мужчиной, мужчиной в красных купальных плавках.

Это было так, словно я не мог позволить себе надеяться увидеть его вообще без плавок.

На наше второе утро после piazzetta я нашел в себе храбрость настоять на совместной поездке в город, несмотря на его упорное нежелание даже поговорить со мной, несмотря на бормотание слов при записи в желтую тетрадь, только потому что все еще помнил его мольбу прошлой ночью: «Ты убьешь меня, если остановишься». Мой подарок в книжном и мое упорное желание купить нам мороженое (пришлось вести велосипеды через узкие, затененные аллейки Б. — лишние минуты вместе) тоже были благодарностью за его «Ты убьешь меня, если остановишься». Я сумел подшутить над ним и тут же пообещать молчать, потому что втайне убаюкивал внутри себя «Ты убьешь меня, если остановишься». Гораздо более ценное его разрешение, чем все другие. Тем утром я написал эти слова в своем дневнике, но опустил факт, что услышал их во сне. Я хотел однажды, спустя несколько лет, перечитать их и поверить, всего на мгновение, что он действительно молил меня об этом. Я хотел сохранить его судорожные вздохи и срывающийся голос. Если бы я мог видеть его таким каждую ночь во сне, я предпочел бы спать до конца своих дней.

Мы неслись вниз по склону мимо моего места, мимо оливковых рощ и подсолнухов, повернувших свои удивленные лица к нам, мы скользили мимо средиземноморских сосен, мимо двух старых вагонов поезда, потерявших колеса еще поколение назад, но до сих пор носящих королевскую символику Савойского дома, мимо череды цыганских торговцев, которые кричали, что убьют нас, если мы только заденем их дочерей своими велосипедами. Я повернулся к нему и крикнул: «Убей меня, если остановлюсь!»

Я должен был сказать это, вложив его слова в свой рот, придать им реальный вес, прежде чем вернуть в мое хранилище памяти. Как пастыри выгоняют своих овец на холмы в солнечную погоду и загоняют обратно в стойла, едва она портится. Выкрикнув его слова, я облек их в плоть и кровь. Я подарил им более длинную жизнь, как будто теперь у них есть свой собственный путь, долгий и яркий, которым никто не мог управлять. Они превратились в эхо: однажды отскочив от скал Б., слова улетели прочь к дальним отмелям, где лодка Шелли разбилась в шторм. Я вернул Оливеру то, что однажды было его, отдал слова обратно, спрятав в них собственную надежду: может быть, когда-нибудь он повторит их, как в моем сне. Потому что теперь наступил его черед.

За обедом не было произнесено ни слова. После обеда он сел в тени сада за, как он выразился перед кофе, работу двух дней. Нет, он не поедет в город сегодня ночью. Может, завтра. А также никакого покера. Он поднялся наверх.

Несколько дней назад его ступня была поверх моей ноги. Сейчас не было даже взгляда в мою сторону.

Ближе к обеду он спустился чего-нибудь выпить. «Я буду скучать по этому всему, миссис П.», — сказал он, его волосы блестели после его полуденного душа, образ «звезды» сиял во всех его чертах. Мать улыбнулась; la muvi star здесь были бы рады в ennnnni taim³². Он отправился на обычную короткую прогулку с Вимини: помочь найти ее домашнего хамелеона. Я никогда до конца не мог понять, что эти двое нашли друг в друге. Но между ними вспыхнула и установилась гораздо более естественная и спонтанная связь, чем была между ним и мной. Через полчаса они вернулись. Вимини перелезла через финиковое деревце к себе, раздался голос ее матери: «Вымой руки перед едой».

За обедом ни слова. После обеда он испарился на второй этаж.

Я мог бы поклясться, что в районе десяти или около того, он тихонько прокрался наружу и съездил в город. Весь вечер в его стороне балкона горел свет. Это была слабая косая оранжевая полоска от его окна до моего. Время от времени я слышал, как он ходил.

Я решил позвонить другу, спросить, не собирается ли он в город. Его мать ответила, что он уже уехал и, да, возможно, в то же место. Я позвонил другому. Он уже уехал. Отец предложил:

— Почему бы не позвонить Марсии? Ты избегаешь ее?

— Не избегаю, но с ней, кажется, сложно.

— Как будто с тобой легко! — укорил он.

Когда я позвонил ей, она сказала, что не собирается никуда этим вечером. В ее голосе был неясный холодок. Я позвонил извиниться.

— Я слышала, ты болел.

— Ничего страшного.

Я предложил заехать за ней на велосипеде, и вместе мы бы съездили в Б. Она согласилась присоединиться ко мне.

Родители смотрели телевизор, когда я покинул дом. Я слышал собственные шаги по гравию. Я был не против шума. Он составлял мне компанию. «Он тоже его слышит», — подумал я.

Марсия встретила меня в своем саду. Она сидела на старом кованом стуле, вытянув ноги, уперевшись в землю лишь каблуками. Ее велосипед был прислонен к соседнему стулу, а руль едва не касался земли. На ней был свитер. «Ты заставил меня долго ждать». Мы покинули ее дом более коротким путем через откос, он был крут, но зато мы экономили время до Б. Светом и шумом пышной ночной жизни с piazzetta были заполнены все боковые аллейки. В одном из ресторанов имели обыкновение выставлять крошечные деревянные столики в любое место вдоль площади, куда бы пожелал устроиться клиент. Когда мы ступили на площадь, шум и суматоха наполнили меня привычным чувством тревоги и собственной неуместности. Марсия переключилась бы на друзей, остальные стали бы подшучивать. Даже находиться наедине с ней было для меня вызовом, так или иначе. Я не хотел, чтобы мне бросали вызов.

Мы не стали подсаживаться к знакомым за столиком в кафе и встали в очередь за мороженым. Она попросила меня купить ей сигарет.

С шариками пломбира мы привычно пошли через толпу на piazzetta в сторону боковых аллей. Улочка сменяла улочку. Мне нравилось, как булыжники отражали свет, нравилось, как лениво мы брели, ведя наши велосипеды через город, прислушивались к бормотанию телевизоров из открытых окон. Книжный оказался все еще открытым, я спросил, не против ли она зайти. Она не была против. Мы прислонили велосипеды к стене.

Занавеска из бусин пропустила нас в прокуренную, душную комнату, заваленную переполненными пепельницами. Владелец собирался вскоре закрываться, но квартет Шуберта все еще играл, и молодая парочка туристов (около двадцати пяти лет) копалась в книгах английской секции, может быть, в поиске романа с местным колоритом. Как это отличалось от утра, когда здесь не было ни души, всю лавку заполнял ослепляющий солнечный свет и запах свежего кофе. Марсия выглянула из-за моего плеча, когда я положил книгу на стол и принялся читать одно из стихотворений. Я собирался перелистнуть страницу, но она остановила — еще не дочитала. Мне это понравилось. Видя, что парочка туристов собиралась купить одну книгу в переводе, я остановил их и посоветовал другую.

— Эта гораздо, гораздо лучше. Дело происходит в Сицилии, не здесь, но это, пожалуй, лучший итальянский роман этого века.

— Мы видели фильм, — сказала девушка. — Этот автор так же хорош, как Кальвино?

Я пожал плечами. Марсия все еще была на той же странице и на самом деле перечитывала стихотворение.

— Кальвино нельзя сравнивать — это сплошная пыль в глаза. Впрочем, что я могу знать в своем возрасте?

Еще двое молодых людей в стильных летних спортивных куртках без шнуровки обсуждали литературу с владельцем, все трое курили. На столе рядом с кассой было настоящее нагромождение стаканов, в основном пустых, и рядом с ними — огромная бутылка портвейна. Туристы, я заметил, держали пустые стаканы. Очевидно, им предложили вино на литературной вечеринке. Владелец взглянул на нас и одним взглядом, словно извинившись, спросил, не хотим ли мы тоже портвейна. Я взглянул на Марсию и пожал плечами, что значило: «Кажется, она не хочет». Владелец, все еще молча, указал на бутылку и покачал головой в шутливом неодобрении, что значило: ему жаль выбрасывать такой хороший портвейн этой ночью, так почему бы не помочь ему прикончить его перед закрытием магазина? Мы с Марсией согласились. Из вежливости я спросил, какую книгу отмечали сегодня. Другой мужчина, которого я не заметил прежде, потому что он читал в маленькой беседке, назвал ее: «Se l’amore»³³.