Граф Рэтленд всем этим характеристикам соответствует в полной мере, причем гораздо более, чем граф Оксфорд, кого Луни и полагал «истинным Шекспиром».
В пользу кандидатуры Рэтленда говорит и многое другое. Бельгийский историк Селестен Демблон еще в начале прошлого века обратил внимание на то, что после 1612 года, когда умер Рэтленд, Шекспир не написал ни единой строки. Он же нашел в архивах Падуанского университета в Италии, где учился Рэтленд, фамилии датчан Гильденстерна и Розенкранца, памятных всем героев «Гамлета». Рэтленд был с посольством в Дании – по поручению Иакова I вручал орден Подвязки датскому королю. Первое издание «Гамлета» вышло до этой поездки, второе – после. В нем появились многие, прежде отсутствовавшие, реалии датской жизни, в частности описание пьянства, царившего при королевском дворе.
Почти все те книги, из которых почерпнуты шекспировские сюжеты, есть в библиотеке Бельвуара, родового замка Рэтлендов. Рэтленд имел тот жизненный опыт, которого не было у Шакспера и без которого немыслимо было написать шекспировские пьесы. Он путешествовал по Европе, участвовал в военной кампании Эссекса в Ирландии, плавал по морю и на пути из Дании попал в страшную, две недели продолжавшуюся бурю, знал закулисье придворной жизни, знал жизнь леса, поскольку Рзтленды были хранителями королевского Шервудского леса (того самого, где скрывался легендарный Робин Гуд). Он участвовал в заговоре Эссекса, был арестован, сидел в Тауэре. Друзья обвинили его в малодушии на судебном процессе, закончившемся казнью Эссекса (который, помимо прочего, был ему тестем – спустя 4 года после гибели Филиппа Сидни его вдова вышла замуж за Эссекса). Все эти события хронологически точно совпадают с трагическим переломом, произошедшим в творчестве Шекспира в момент создания «Гамлета».
В архивах Бельвуара русским профессором Петром Пороховщиковым, жившим в эмиграции, исследован редчайший автограф шекспировских строк (вариант песни из «Двенадцатой ночи»), написанный, как считал Пороховщиков, рукой Рэтленда.
Рэтленд – единственный из «кандидатов в Шекспиры», чья связь со стратфордским Шакспером документально зафиксирована. В дворцовой книге Бельвуара есть запись о том, что спустя недолгое время после смерти хозяина дворецкий Рэтлендов вызвал к себе Шакспера и актера Ричарда Бербеджа и заплатил каждому по 44 шиллинга золотом «за некую импрессу моего лорда». После чего Шакспер навсегда покидает Лондон и театр. Толковать эти слова можно по-разному – нам важен сам факт связи Рэтленда и Шакспера.
Известен особый интерес Рэтленда к театру. В письме одного из современников говорится, что графы Рэтленд и Саутгемптон, а именно Саутгемптону посвящены первые поэмы Шекспира, пренебрегают придворными обязанностями, проводя все время в театре.
К этим фактам, по крупицам собранным трудами многих шекспироведов, Гилилов добавляет и сведения о Елизавете Рэтленд. Сам Бен Джонсон говорил, что она «нисколько не уступала своему отцу сэру Филиппу Сидни в искусстве поэзии». Но почему-то ни одна ее поэтическая строка при жизни не была опубликована под ее именем. Почему? Опять эта загадочная таинственность, подмеченная в творчестве Шекспира Луни…
Поверим Гилилову, упрямому в своей аргументации: то «одно имя», то «еще более совершенное создание», которое восстало из общего праха супругов Рэтленд, Голубя и Феникс, есть не кто иной, как Великий Бард Уильям Шекспир и все его творческое наследие…
Несколько лет назад автору этих строк повезло поработать в Англии. Удалось мне выкроить время и для того, чтобы побывать в местах, связанных с Шекспиром-Рэтлендом. В величественном Бельвуаре есть эспланада для пушек, точь-в-точь такая, какая описана в Эльсиноре из «Гамлета», – в Эльсиноре реальном ее нет. В городке Боттес-форд, лежащем в 4 милях от замка, в церкви Пресвятой Девы Марии вдоль стен и посреди нефа – ряды надгробий, внушительные изваяния, многие в латах, иные – в коронах. А почти у самого алтаря – надгробие с раскрашенной фигурой 5-го графа Рэтленда, выполненное, кстати, в той же мастерской Николаса Янсена и его брата Герарда, где делался и стратфордский памятник Шаксперу.
Граф лежит, воздев сложенные ладони к небу; чуть пониже, рядом с ним – его жена, графиня Рэтленд (хотя ее прах здесь никогда не покоился). На стене таблица, рассказывающая о странных обстоятельствах похорон графа. Почему-то его похоронили сразу же, не открывая гроба, как только в Боттесфорд привезли мертвое тело. Погребальная процедура состоялась двумя днями позднее. Вдова при ней не присутствовала…
Отчего все эти странности? Гилилов в своей книге расшифровывает их. Лет 80 назад было найдено (среди уже опубликованного!) письмо современника, рассказывающего, что графиня Рэтленд через неделю после смерти мужа приняла яд и была похоронена в Соборе св. Павла рядом со своим отцом Филиппом Сидни. Но почему же она не была на похоронах своего мужа? И еще вопрос: почему он ни словом не обмолвился о ней в своем завещании? Не забыл о слугах, о ближней и дальней родне – о ней ни слова.
Объяснение одно: между ними было уговорено, что она за ним последует. На похоронах ее не было потому, что хоронили не Рэтленда. Потому – закрытая крышка гроба. Если бы это был он, отпала бы необходимость закапывать тело сразу же – оно было набальзамировано, есть запись об уплате за это. В могиле кто-то другой.
…Рэтленда Елизавета похоронила рядом с собой, в Соборе св. Павла. Не став единой плотью, они и в смерти остались единой сутью. Джульетта последовала за своим Ромео. Великая страсть, рожденная единением духа!
В 1666 году во время Великого лондонского пожара Собор св. Павла сгорел, сгорели его могилы и надгробия. Потом собор был отстроен заново, из камня…
В Соборе св. Павла я поинтересовался у служителей, где тут надгробие Филиппа Сидни. Мне дали в провожатые пожилую даму, и она повела меня в крипту, подвальный этаж, попутно объясняя, что могилы нет и нет надгробия, они сгорели, есть только мемориальная доска, установленная много позже. Я все это уже знал, но с благодарностью выслушал.
– Вы откуда? – спрашивает она.
– Из России.
– А-а-а… – в голосе удивление. – Я думала, вы из Нидерландов. Он там погиб. Не знала, что в России им тоже интересуются…
Черная мемориальная доска с медальоном-портретом из белого мрамора. Наверное, изображение делалось по портрету, хранящемуся в Национальной портретной галерее. На том портрете меня поразила надпись по-латыни – «Остальное – слава». Почти как у Гамлета – «Остальное – молчание». Видимо, в этой семье презрение к славе было наследственным… Умирая, Сидни завещал все свои рукописи сжечь. Его сестра Мэри наказ не выполнила – все сохранила, дописала и издала. Это благодаря ей Англия обрела великого поэта. Огромна и ее роль в издании и редактировании произведений Шекспира; возможно, к каким-то из них она приложила руку как соавтор…
А неподалеку от доски в честь Филиппа Сидни – сразу же привлекающая к себе внимание фигура из белого мрамора. Это статуя Джона Донна, единственная из надгробных, чудом сохранившаяся после пожара. Донн был настоятелем собора, причем священнический сан он принял по совету капеллана Рэтленда. Кто знает, может быть, поэт заранее готовил хранителя своей посмертной тайны.
В наследии Донна есть загадочное стихотворение «Канонизация». Оно становится понятным, если сопоставить его с поэмами честеровского сборника: «Мы также, – говорят герои стихотворения, – догорающие свечи, и мы умираем по своей воле/ И в самих себе мы находим орла и голубку./ В загадку Феникса нами вложено много ума,/ Мы, двое, есть одно./Так оба пола, соединяясь, рождают нечто нейтральное./ Мы умираем и восстаем, и утверждаем/ Тайну этой любовью».
Закутанная в балахон статуя-надгробие Донна стоит на урне. Не странно ли? А может быть, имеется в виду урна, хранящая прах Роджера и Елизаветы, Голубя и Феникс? Их духовный союз и обращенный в вечность творческий подвиг, их любовь и трагический уход из жизни, возможно, со временем станут одним из прекраснейших мифов человечества, таким же всеобщим, как мифы Ромео и Джульетты, Отелло и Дездемоны, Тристана и Изольды.