Потом Софья Вениаминовна, теребя сухими пальцами полуоторванную пуговицу белого халата, накинутого на узкие плечи, говорила ему что-то будничное и незначительное, пряча в потускневших глазах скорбь и смирение. Нил Игнатович был благодарен ей за то, что она не старалась вселять в него надежду на выздоровление, но и не давала воли своей печали. Расспрашивала, о чем вчера рассказывал ему Федор Ксенофонтович Чумаков, говорил ли, где будет учиться его дочка Ирина. Нилу Игнатовичу вспомнилось, что Софья заговорила об Ирине уже не впервые, и только сейчас понял, что ей хотелось узнать, как он отнесется к тому, если Ирина вдруг поступит в какой-нибудь московский институт, будет жить у них… Теперь у нее, Софьи… А ему, наверное, нет возврата домой. Останется Софья одна… Был еще сын Толя, да не вернулся с финской войны…
Финская война кровоточит страшной раной в сердце Нила Игнатовича. Толя… Капитан Анатолий Нилович Романов погиб еще при штурме линии Маннергейма. Была у Толи жена, красивая Зина, но уже через год после гибели мужа успела обзавестись новой семьей, и Нил Игнатович вспоминать о ней не любит, полагая, что скороспелое второе замужество Зины оскорбляет память о его сыне и изобличает мелкость ее души.
Думать о Толе тяжело… Вынянчил его с пеленок, дорожил им, как бесценным сокровищем, в которое вкладывал все доброе, чему научила его жизнь, что постиг в собственных исканиях, сомнениях, заблуждениях. Толя стал зеркалом его совести, мерилом его понимания устремлений нового поколения.
Воспоминания о сыне подкатили к сердцу всегда пугающую горячую боль. И не унять ее никакими лекарствами. Скорбь не внемлет рассудку. А скорбь – матерь всякой сердечной боли… Начал гасить ее силой разума, напряженным размышлением о несоизмеримости судьбы человека как личности и судьбы огромной державы, объединяющей миллионы судеб и предопределяющей пути в будущее, по которым пойдет человечество.
Но, конечно же, сын Анатолий, его гордость и надежда, мог бы остаться в живых, если бы не эта война с Финляндией. Но ее нельзя было избежать, поскольку она была запланирована империалистическим миром против мира коммунизма, – это Нил Игнатович хорошо знает, как и знает, какая опасность таилась в ней для Советского Союза.
И Нил Игнатович погружается в размышления над тем, что и как было, а перед глазами уже не белый потолок, а контуры материков, морей и океанов, с причудливыми линиями межгосударственных границ.
Вот она, Финляндия, загадочная страна лесов и озер. Что тебя, северная суровая соседка, получившая независимость из рук Ленина, толкает к нашим недругам и влечет в пучину раздоров? Нил Игнатович видит, как из Хельсинки тянутся нити связей в Лондон и Париж, Берлин и Вашингтон… Вот английский генерал Кэрк, знаменитый военный практик и теоретик, хозяйничает в финском генеральном штабе, поучая финских генералов и офицеров, как на английский манер реорганизовать финскую армию, как вдоль границы с Россией подготовить плацдарм для нападения на нее… И вот в казначейство Финляндии течет золото из банков Англии, Франции, Германии, Швеции, США. Это золото должно превратиться в неприступный вал железобетонных и гранитных сооружений, пересекающий Карельский перешеек, в аэродромы, в ведущие к советским границам дороги… Нил Игнатович видит на потолочной карте, как тело Финляндии покрывается лишаями аэродромов. Сорок военных аэродромов при всего лишь двухстах семидесяти самолетах!.. Над Ленинградом грозно изогнулась трехполосная девяностокилометровой глубины линия Маннергейма…
В Европе бушует война, угрожая еще многим государствам и менее пока Советскому Союзу, подписавшему пакт о ненападении с Германией. А в столицах главных мировых держав озабочены тем, чтобы поскорее повернуть войну в сторону СССР. И в Финляндию зачастили иностранные военные министры и начальники генеральных штабов. Только накануне советско-финского конфликта там побывали генерал Кэрк, уже ставший главнокомандующим английской армией, военный министр Швеции Шельд, начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Гальдер… А сколько всяких военных «миссий» и специальных посланцев! И у всех одна тайная, но неотложнейшая задача – столкнуть Финляндию с Советским Союзом, разжечь на севере очаг войны, чтобы затем объединенными усилиями раздуть его в огромный пожар, в котором должно погибнуть Советское государство. Эта война, по замыслам Лондона, Парижа и Вашингтона, должна была смешать планы Гитлера на Западе и сделать его сообщником в походе против красной России.
А советское руководство взывало к разуму Финляндии. Велись переговоры, чтобы принять меры для обоюдной безопасности. И был бы жив Толя… капитан Романов. Сидел бы сейчас у его изголовья, и ему, Нилу Игнатовичу, куда легче было бы умирать, оставляя на белом свете частицу своего сердца, продолжателя своей фамилии. Но все случилось по-иному. У истории свои превратности. Реакционные правители Финляндии Каяндер, Эркко, Таннер, Маннергейм не захотели внять голосу разума. Не уклоняясь от переговоров, они провели всеобщую мобилизацию и развернули свои войска на границе с СССР. Их замысел был прост: отказав Советскому Союзу во всех его предложениях, быстрее спровоцировать войну и сковать главные силы Красной Армии на линии Маннергейма до подхода союзных войск, а затем превосходящими силами перенести военные действия на советскую территорию.
Не многие понимают, какая беда висела тогда над нами. Не многие еще имеют возможность оценить решительность Советского правительства, когда в тайном нарастании событий близилась трагическая кульминация. Пройдут десятилетия, и иные историки и мемуаристы Запада будут лить слезы по поводу того, что Красная Армия обрушила невиданной силы удар на «маленькую Финляндию», и будут блудливо отводить глаза от фактов, свидетельствующих, какую щедрую помощь военной техникой и снаряжением получала Финляндия от Англии, Франции, США, Швеции, Норвегии, Италии, Германии… Будут стыдливо умалчивать и о том, что тот удар Красной Армии по могучей линии маршала Маннергейма был сокрушающим ударом по воплощенной в ней силе великих покровителей Финляндии, которые, надеясь на неприступность чудо-линии, деловито готовились к «горячей» антисоветской весне 1940 года.