– Это летят стаи лебедей с юга. А мы по-прежнему одиноки и заброшены в Большом лесу, как две сломанные стрелы…

– Пусть уста моего брата не говорят так, – перебил меня Сова. – Пусть горечь оставит твоё сердце. Мы заслужили наказание и должны теперь исправить свою ошибку, чтобы возвратиться в селение, словно лебеди к родному озеру.

В эту минуту до нас донёсся треск ломающихся веток и шелест сухих листьев под чьими-то ногами. Мы мгновенно скрылись в кустах, всем телом прижавшись к земле.

Перед нами простиралась поляна, оставшаяся после какого-то старого лагеря. Где раньше росли могучие деревья, сейчас остались полусгнившие стволы, окружённые зарослями березняка и ольхи. А внизу простирался мягкий зеленовато-бурый ковёр мха. Дальше деревья так густо переплелись кронами, что дневной свет с трудом проникал сквозь них. Мы всматривались в этот полумрак, ожидая неизвестно кого.

Кто появится? Человек или зверь, друг или враг?

Прошла минута, ещё раз треснула ветка под чьей-то неосторожной ногой, заколыхались раздвигаемые кусты и между ними показалась…

– Та-ва! – закричал я, не помня себя. – Та-ва! Белая Тучка!

Молниеносно вскочил и побежал навстречу матери. Хотя я и знал, что не пристало мужчине показывать свои чувства, я с радостным криком бежал к ней, а за мной мчался Сова.

Увидев нас, мать остановилась, и улыбка озарила её лицо. Она молча ждала у куста, из-за которого только что вышла. В солнечных лучах, словно бы отражавшихся от её светлых волос, она казалась мне вторым солнцем, путешествующим по земле.

Мать подняла руку и тихим шёпотом попросила нас не шуметь.

– Я подумала, – сказала она, – что мне навстречу выбежали два воющих волка. Разве мои дети не могут сохранить тишины среди Большого леса?

Стыд горячей волной прихлынул к нашим лицам, вызвав на них румянец.

– Садитесь рядом со мной и слушайте меня, – сказала мать. – Я принесла вам новый запас стрел для луков и сплетённые девушками силки для птиц. Танто тоже хотел бы с вами увидеться. Может, он вам поможет чем-нибудь?

Я ответил:

– Спасибо тебе, мать, за стрелы, и да помогут они нам в Большом лесу как можно скорее направить наши шаги в сторону твоего шатра. Ничьей помощи нам не нужно. Мы сами заслужили наказание и сами искупим вину. Передай привет сестре и брату и скажи: мысли мои с ними. А сейчас возвращайся обратно в селение. Мы недостойны твоего общества. Моё сердце разрывается от боли, словно дерево от мороза, но я должен расстаться с тобой, мать. Ведь над нами по-прежнему висит тень позора.

Я пытался говорить сурово и твердо, однако чувствовал, что это мне не удаётся, что в моих словах звучат нежность и любовь и желание как можно дольше остаться около матери.

Не знаю, то ли она не слышала моих слов, то ли сумела прочесть мои мысли, спрятанные глубоко на дне души, но на её лице расцвела такая улыбка, от которой тают и самые холодные сердца. Своей мягкой нежной рукой она прижала меня к груди и пальцами взлохматила мне волосы на голове.

О, как быстро я забыл о всех своих заботах, и пережитых и предстоящих…

Сова молча сидел рядом, но в конце концов и его юное сердце больше не выдержало, и он подошёл к моей матери.

Мать и его сумела понять, обняла Сову левой рукой за шею и, несмотря на деликатное его сопротивление, прижала к себе.

Наши головы соприкоснулись, и я заметил, как в чёрных глазах Совы заблестели слезы, точно маленькие ледяные шарики.

Я осторожно освободился из материнских объятий, сложил в колчан подаренные стрелы и, не оглядываясь, пошёл в лес.

Я не оглядывался нарочно, чтобы Сове не нужно было скрывать от меня свои слезы. Краешком глаза я видел: мой друг направился вслед за мной.

Когда полумрак чащи окружил меня, я трижды издал в честь матери военный клич нашего племени. В нём звучали ноты грусти и счастья, горечи расставания и радости встречи, в нём было всё, о чём тосковало моё сердце, к чему рвалась моя душа среди одиночества и ночных тревог.

Издали ко мне долетели слова песни, которую пела мать. Слова эти звали к большим подвигам и мужеству. А если всё же наступит час, когда опустятся мои руки и я потеряю веру в себя и в жизнь, тогда я должен просить Великого Духа: пусть стервятники справят пир надо мной.

Мы всё дальше углублялись в чащу, а песня матери слышалась всё слабее, потом совсем замолкла, и нас окружил птичий щебет и шум Большого леса.

– Пусть брат мой остановится, – послышался сзади голос Прыгающей Совы.

Я задержался, и через минуту он подошёл ко мне. В глазах Совы не было уже и следа слез, его взгляд был холоден и твёрд – такой не скоро смягчишь.

– Мы плохо сделали, что пришли сюда. Там бы мы скорее искупили свою вину. Вернёмся, брат, на тропы бледнолицых.

Я согласился, и мы немедленно повернули назад, туда, откуда пришли.

Тауга остался с матерью, и мы были этим довольны, но, чтобы он не прибежал по нашим следам, мы свернули к реке. Пусть её течение смоет наши следы и скроет их от Чуткого носа Тауги.

Солнце обошло уже почти всё небо и сейчас висело над вершинами самых высоких елей. Хотелось успеть до захода солнца добраться до реки и на её берегу устроить привал.

Навстречу нам всё чаще попадались лиственные деревья с огромными стволами и кронами. Стволы были такие толстые, что даже пять таких юношей, как я и Сова, взявшись за руки, вряд ли смогли бы обхватить один из них. Кое-где попадались россыпи скользких камней, неприятных на ощупь. Вокруг царила тишина: должно быть, на деревьях-великанах свили гнёзда совы и распугали лесных певцов.

Вдруг передо мной мелькнул светло-рыжий мех, я машинально закрыл лицо руками и почувствовал на себе тяжесть какого-то тела. Когти зверя впились в мою лосиную куртку, а его зловонное дыхание ударило в лицо.

Я схватил за горло неизвестного хищника, открыл глаза и увидел жёлтые зрачки рыси. Её прыжок опрокинул меня на землю, и я изо всех сил старался теперь оттянуть зубастую пасть от своей шеи, но чувствовал, что долго не выдержу.

От когтей хищника меня защищала кожаная одежда, хотя рысь прорвала её в нескольких местах.

Я старался подмять рысь под себя, но её гибкое тело всё время вырывалось из моих рук, всё ближе блестели её глаза, в них я видел свою смерть. Внезапно новая тяжесть навалилась на меня.

Тело рыси распласталось на мне, а над её мордой показались чёрные космы Прыгающей Совы. Он подсунул левую руку под горло хищника и прижал его голову к своей груди, а правой рукой несколько раз вонзил стальное жало ножа в бок зверя.

Наконец я почувствовал, что мускулы хищника слабеют, и тут Сова последним ударом полоснул по горлу рыси.

Тяжело дыша, окровавленные, поднялись мы с земли.

– Наша кровь смешалась в этой борьбе, – сказал я. – Отныне, Сова, ты мой брат по крови.

– Пусть дух убитой рыси охраняет нашу дружбу, – тихо ответил Сова. – Вот и пришёл день, который смыл наш позор. Сегодня ночью мы станцуем в родном селении танец Рыжей Рыси.

Мы срубили молодое деревцо, очистили его от веток и пропустили этот шест между связанными передними и задними лапами зверя, затем положили шест на плечи и двинулись в сторону селения.

Солнце не успело ещё спрятаться за лесом, как мы уже подошли к скале, где стоял на страже Храбрый Змей. Он заметил нас издали и неподвижно застыл на скале, опираясь на своё копьё. Увидев нашу добычу, он не сказал ни слова. Мы тоже молча прошли мимо и направились к лагерным кострам.

Едва только миновали мы первые шатры, как нам навстречу вышли колдун и несколько воинов. На Горькой Ягоде были только легины и пояс. Колдун подошёл с ножом в руке к лежащей рыси. За ним начали подходить охотники. Заблестели и окровавились ножи, и через несколько минут рыжая шкура была поднята на копьях. Загремел бубен, и в такт его ударам все двинулись в обрядовом танце на площадь перед большим костром. Вокруг всё замолкло. Горькая Ягода взял из рук охотников окровавленную шкуру, набросил её на себя и начал медленный танец.