– Ладно, давай пойдём… В очередной раз… Только я не верю, что у нас что-то получится…

Смелякова высадили недалеко от дома. С улицы он увидел, что свет в окнах квартиры потушен, стало быть, все уже спят. Если работать в таком режиме, то семья вовсе забудет, как он выглядит. Кто-то однажды сказал Виктору, что надо уметь не только хорошо работать, но и хорошо отдыхать. «Ну хожу я на теннисный корт, сбрасываю там напряжение, только ведь хочешь или не хочешь, но там тоже постоянные служебные разговоры. Обстановка меняется, но голова не освобождается от служебных дел».

Он отпер дверь и осторожно вошёл в квартиру. Да, все уже спали. Виктор сел, не раздеваясь, на стул и задумался. За окном покачивались освещённые фонарём голые ветви деревьев, тени от них расплывались на стенах, рисуя мутные причудливые картины…

На следующий день Смеляков узнал, что Коржаков и Барсуков так и не пошли к президенту. Слишком сильна была уверенность в том, что глава государства, как обычно, спрячет все материалы «под сукно». Для начала Коржаков решил поговорить с самим Ильюшенко и, вызвав его к себе, сказал ему прямо: «На тебя есть серьёзные компрометирующие материалы. Мой добрый совет: пиши заявление „по собственному“. Не уйдёшь – покажем документы президенту. Тебе же хуже будет». Ильюшенко обещал подумать. Однако время показало, что исполняющий обязанности генерального прокурора даже не собирался расставаться со своим креслом.

Когда Трошин быстрым шагом вошёл в кабинет начальника отдела, там уже находилось несколько человек.

– Сергей, – Смеляков многозначительно постучал пальцем по наручным часам, – тебя ждём.

Трошин виновато развёл руками:

– Извините, Виктор Андреевич… Пробки… Застрял…

– Застрял… А с «Проминформкооперацией» не застрял? Запрос в Контрольное управление сделал?

– Сделал. – Трошин сел за стол, на ходу открывая папку, и начал докладывать: – Значит, дело обстоит следующим образом. Выделение этой фирме нефти совершенно не обоснованно хотя бы потому, что подобные квоты даются только предприятиям-производителям под целевые программы. «Проминформкооперация» ничего не производила, целевой программы не имела. Но главное не это. От продажи двух с половиной миллионов тонн нефти на счёт Минфина денег не поступило, а Министерство внешней экономики вообще не контролировало эту сделку.

– А какую сумму должна была внести «Проминформкооперация» на счёт Минфина? – спросил Смеляков.

– Около ста миллионов долларов.

– Кучеряво! Пришло время послать документы в Генпрокуратуру.

– Контрольное управление администрации президента уже обращалось в Генпрокуратуру с просьбой возбудить уголовное дело.

– И что? Наверняка был отказ?

– Отказ, – кивнул Трошин. – Якобы Генпрокуратура не смогла отыскать никаких нарушений налогового и валютного законодательства.

– Какой, однако, она порой делается подслеповатой… Ладно. Отдам все материалы шефу, пусть от своего имени направит их на имя Ильюшенко. Впрочем, у меня нет ни малейшего сомнения насчёт того, что он нам ответит.

Из селектора донёсся голос секретарши:

– Виктор Андреевич, к вам Игнатьев.

– Пусть войдёт.

Игнатьев, как всегда подтянутый, собранный и неотразимый, остановился перед столом:

– Виктор Андреевич, я принёс справку в дополнение к прошлым наработкам по секретариату.

– Давай! – Виктор взял протянутый ему лист бумаги и кивком отпустил всех. – Все свободны.

Некоторое время он молча читал справку, затем нажал кнопку селектора.

– Слушаю, Виктор Андреевич, – тут же откликнулась секретарша.

– Вызови ко мне Волошина.

Виктор поднялся и подошёл к окну. Москва лежала в мутной золотистой дымке. Подкрадывался вечер.

– Звал? – послышался за спиной голос Волошина.

Смеляков медленно повернулся и указал на бумагу, которую принёс Вадим Игнатьев.

– Если я скажу, что в этом большом Белом доме не всё в порядке, то это будет лишь грубым черновиком к насыщенной и почти необъятной теме.

– Что-нибудь новенькое? – спросил Волошин.

– У меня такое впечатление, что здесь повязаны все. Каждая тварь рассматривает своё кресло в этом доме как источник наживы. Бабы из секретариата – и те наваривают деньги. А от них зависит только одно: включить просителя в список посетителей или не включить. По пять тысяч долларов берут в качестве взятки за такую услугу! И ведь не стесняются, открыто выставляют коммерсантам условие: вы мне даёте деньги, я ваше имя включаю в список посетителей, и чем больше сумма, тем ближе очередь… Ну как это назвать?!

– Обыкновенное взяточничество.

– Я бы так не сказал. Гребут лопатами. Ничего не боятся.

– Равняются на своё начальство.

– Возьми эти материалы, займись.

Алексей Нагибин сразу обратил внимание на Ларису. Она выделялась из общей массы работавших в клубе девиц и природной грацией, и пронзительным взглядом, и какой-то необъяснимой, почти властной притягательностью. К девушке тут же захотелось подойти. Но Алексей заговорил с ней не сразу, потому что увидел её впервые в комнате, где две барышни изображали перед клиентом лесбийскую любовь, а затем проводили с ним «сеанс ручной стимуляции», как это называл Чеботарёв.

Потом уже, сидя в баре, Нагибин разговорился с Ларисой, и между ними сразу установились почти приятельские отношения. Лариса была единственной из всех девушек, с которой Алексей мог спокойно беседовать. Она одна не пробуждала в нём отрицательных чувств.

За месяц работы у Дмитрия Чеботарёва, известного в криминальной среде как Кочерга, у Алексея стало что-то происходить с психикой. Обилие голых тел начало мало-помалу вызывать отвращение. Однажды, включив видеокамеру и направив объектив на обнажённых девчонок, с неправдоподобной страстностью целующих друг друга перед устроившимся в кресле клиентом, Нагибин вдруг провалился в пучину такой удушающей тоски, что с трудом справился с собой и смог продолжить съёмку. Казалось, в мире не осталось ничего, кроме выставленных напоказ половых органов. Они заполонили собой всё, вытеснили человеческую речь, мысли, чувства, остались только дикие движения нагих тел, вульгарные подёргивания бёдер, сотрясание ягодиц и грудей, животная нахрапистость танцовщиц. Ни изящные формы, ни красивые лица, ни доступность прелестной наготы не пробуждали в нём желания прикоснуться к девушкам, ибо из людей они превратились в пожирающих друг друга монстров. Они поглотили собой всё окружающее пространство и угрожали затянуть в свои прожорливые похотливые недра даже мозг Алексея… Изо дня в день в нём нарастала паника. Он сопротивлялся, заставлял себя успокоиться, убеждал себя в необходимости отработать в клубе хотя бы несколько месяцев, чтобы заработать необходимые деньги. Но рассудок отказывался принимать действительность. Всё, что имело хоть малейшее отношение к сексу, стало для Нагибина отвратительным, ибо жизнь потеряла свой нормальный облик и приняла образ возбуждённых половых органов.

«Слишком много голых тел, – объяснял себе Алексей. – Но ведь это не страшно. Это ведь не голые тела в морге. Вот уж где отупение. А у меня… Просто баловство. Я должен радоваться, ведь вокруг меня ходят красивые женщины, а я, дурак, раскисаю… Меня же никто не держит. Я имею право уйти в любой момент, вот хоть завтра…»

Как только очередной клиент, подтягивая штаны, покинул комнату, предназначенную для лесбийских танцев, девушки измождённо рухнули на пол.

– Этот кабан никак, блин, кончить не мог, – пожаловалась Лариса и оглядела себя. – Забрызгал меня всю до пят…

Её партнёрша промычала в ответ что-то невнятное. В дверь заглянул Чеботарёв и, тяжело колыхнув зыбкими щеками, крикнул:

– Как дела, трудяги?! Лариска, справляешься?

– Да, Митя, – спокойно ответила девушка, вытирая руки бумажным полотенцем.

– Девочки, всем по стакану водки в честь первого марта! – Чеботарёв широко улыбнулся. – Лёха, ты тоже выпей. За наших сеньориточек! Слышь, подруги, на восьмое марта обещаю вам всем праздник, в натуре, я придумал кое-что особенное.