Так и случилось. Его догнали, схватили за плечи, сбили с ног и прижали к земле. Затем остро пахнущие потом преследователи задрали ему на голову юбку. В спину впились мелкие острые камушки — это тяжелое тело расплющило его о дорогу, разодрало в стороны сплетенные ноги. Упругая плоть уперлась в стегно, отодвинулась… И родилась боль, острая, словно листик осоки, и резкая, как собачий лай. Жила она недолго, быстро переросла в наслаждение.

А потом вновь стала превращаться в боль. По мере того, как сменяли друг друга мнущие его живот туши, боль нарастала, становилась нестерпимее и наконец охватила все тело. Душа-то утонула в ней давно…

И стало ясно, что вскоре боль превратится в смерть, быструю, словно молния, и неотвратимую, как ночь.

Тут уже в действие вступил самый главный инстинкт, инстинкт самосохранения. Он и выдрал его из объятий смерти, унес в небо…

Первое, что почувствовал Свет, выйдя из транса, была злоба, злоба такая же неотвратимая, как недавняя смерть. Открыл глаза, шевельнул освинцованной головушкой.

Он лежал ничком на ковре возле тахты, на которой распласталась Вера. Поднялся на ноги, с трудом вспомнил, где он и что происходит.

Лоб и виски гостьи по-прежнему находились в объятиях Серебряного Кокошника. Правда, разноцветные полосы по нему уже не бегали.

Свет вновь приблизил к Кокошнику ладони, сотворил заклинание.

Вера вздрогнула, подняла ко рту руку, открыла подернутые дымкой глаза.

— Где я?

Свет фыркнул:

— Где же вам еще быть! — Со злостью справиться не удалось, и она явственно прозвучала в его голосе.

Вера посмотрела на него удивленно, медленно подняла обе руки, осторожно сняла с головы Кокошник, облегченно вздохнула.

— Ах да! — И тут же нахмурилась: — Но я так и не вспомнила, кто я.

Свет привычно прислушался к себе. На сей раз Перун прихватил его с такой силой, что захотелось с размаху влепить этой нахмуренной мымре пощечину. Нечего ей, стерве, хмуриться! Он ей ничего плохого не сделал.

Злоба была столь сильна, что ноздри его раздулись, а десница сама собой сделала замах. Подобной силы приступы агрессивности охватывали его раньше лишь в тех случаях, когда приходилось накладывать заклятья на собственный мозг. Однако привычка держать себя в ежовых рукавицах сработала и на этот раз: рука опустилась.

— Значит, помочь вам я не сумел.

Вера протянула ему Кокошник. И вдруг застыла на мгновение, не сводя широко распахнутых глаз с его лица.

— Постойте! Кое-что я вспомнила. — Она положила Кокошник на тахту, простерла в сторону Света руки, забормотала что-то.

И Свет почувствовал, как исчезает в нем агрессивность, как душа избавляется от злобы и наполняется умиротворением. Словно он только что провел длительный бой с Гостомыслом Хакенбергом. Или сумел наконец сочинить переход к концовке истории о Кристе.

— Значит, вы в самом деле волшебница?

— По-видимому, да. Ведь, как я понимаю, мне удалось на вас подействовать. Вам стало легче, не так ли?

— Да, конечно… Спасибо!

Она победно улыбнулась.

— Но вы очень странная волшебница. Наши колдуньи не улыбаются. И колдуны — тоже. Кроме разве что пестунов в школах…

Она пожала плечами:

— Не представляю себе, как человек может жить без улыбки!

— Подождите-ка! — Свет вдруг вспомнил, что происходило с ним в трансе. — Я заглянул в вашу память. Очень странная история. Похоже, вы подверглись групповому изнасилованию.

— Я?! — Она была поражена. — Но тогда я должна была бы попросту умереть! А я жива…

— Да, — согласился Свет. — Вы живы. Должно быть, эта сцена привнесена в вашу память кем-то со стороны… Вы совершенно ничего не вспомнили?

— О своей судьбе ничего. — Она растерянно развела руками. — Я старалась…

Ее растерянность вдруг тронула сердце Света. И чтобы утешить ее, он сказал:

— Ну ничего… Вспомните в другой раз. А пока я думаю, вам вполне можно будет сегодня перед ужином прогуляться по набережной. Считайте, я вас пригласил.

Всю шестерницу Репня ломал голову над новой проблемой.

К счастью, он уже втянулся за прошедшие дни в работу, и выполнение обязанностей не требовало от него особенного внимания. Он по привычке задавал вопросы, по привычке осматривал паломников, по привычке проверял их ауры и выписывал им справки. Все шло, как вчера. Единственным отличием стало то, что сегодня он был идеальным врачом: прелести хорошеньких паломниц совершенно не пробуждали в нем дух Перуна.

И даже Вера не занимала в его мыслях того места, на котором, аки на пьедестале, покоилась вчера. Сегодня этот пьедестал захватила старая ведьма.

Репня не знал, что произошло ночью между ним и колдуньей, но подозревать следовало самое ужасное. Именно этого требовал инстинкт самосохранения. И именно поэтому Репня целый день ломал голову над способом устранения старой ведьмы.

Строго говоря, таких способов было четыре.

Во-первых, ведьму можно было подкупить. Денег он бы нашел. Жаль только, подкуп в такой ситуации ввек не станет выходом окончательным. После него появляется слишком большая вероятность сделаться жертвой шантажа.

Во-вторых, старую ведьму можно было убить. Оружие достать не проблема: подойдет даже должным образом наточенный кухонный нож. Жаль только, что это будет не убийство, а самоубийство — простой человек ввек не справится с волшебником. С волшебником не справятся даже множество простых людей — буде у них не объявится в соратниках другой волшебник.

И потому — в-третьих, — старую ведьму можно убрать, купив соответствующие соратнические услуги другого волшебника. Жаль только, нет времени искать такого колдуна. А если бы и нашел… Чтобы купить подобные услуги, не хватит никаких денег: содействие в убийстве — слишком опасная для любого волшебника затея. Колдовская Дружина, как известно, за подобные преступления сажает на стул перед Контрольной комиссией.

Остается в-четвертых — посадить перед Контрольной комиссией саму ведьму. Для этого не требуется больших затрат — ни времени, ни денег. Надо лишь несколько минут на то, чтобы написать донос, и несколько копеек на то, чтобы купить конверт с маркой княжеской почты. А можно услугами почты и не пользоваться — отнести донос к резиденции Кудесника да бросить в ящик для его личной корреспонденции. И никаких проблем. Донос даже подписывать не обязательно: корпоративные законы внутри Колдовской Дружины несколько отличаются от Великокняжеского уголовного уложения. В светском праве анонимные доносы не рассматриваются, в колдовском же — запросто.

Да, все очень просто, вот только есть одна заковыка, и Репня — как и большинство обычных граждан Словении — о ней знал. Если донос окажется ложным, у Кудесника имеются возможности отыскать анонима, после чего лгун понесет наказание по светскому праву — через суд — за клевету. И хотя Репне, разумеется, обвинение в клевете не грозит (а потому и искать его вряд ли будут), но само существование возможности найти анонима удерживало его от решающего шага. Каким бы ни было заклятье, наложенное Ясной, привлекать к себе внимание высокопоставленных волшебников опасно. Вот над этой проблемой — доносить или не доносить — и бился Репня целый день шестерницы.

На его задумчивость обратил внимание даже Вадим Конопля, в связи с громадным наплывом паломников привлеченный с сегодняшнего дня к дежурству во Временной медицинской комиссии. Когда они отправились трапезничать, Конопля поинтересовался, что случилось с его другом. Почему это Репня не реагирует на шутки и не слышит вопросов, задаваемых громким, хорошо поставленным голосом? Пришлось отбрехаться неожиданными сложностями в любви: Конопля тоже был не женат и потому прекрасно понимал любого холостяка. Тем более что фактически такой ответ представлял собой самую настоящую правду. Вадим сделал еще пару попыток развеселить друга, но потом отстал.

В конце концов Репня решил подождать до первицы. А там уже и решить, буде не случится ничего неожиданного.