– М-да, бугор Луны не очень развит.

Граф тихо застонал.

– Линия ума… пожалуйста, поверните руку немного к свету… действительно, линия ума почти отсутствует! Вообще пропадает! Честолюбие – тоже… так себе… Линия сердца… Тоже слабо выражена… А вот зато линия жизни… да, очень даже… вы проживете долгую жизнь, дорогой граф, поздравляю вас!

Граф обиженно замолчал. Начался полонез. Графиня Гримани представила танцора ленинградского балета с такой гордостью, словно он был ее охотничьим трофеем или его частью, например, рогами подстреленного ею оленя. Танцор начал полонез, и тогда Ванда сбежала. Она улучила миг, когда все общество всколыхнулось, составляя пары, и проскользнула в гардероб. В холле она вновь столкнулась с графом Гримани. Недоумение от услышанного гадания по руке до сих пор было написано на его лице. Он помог Ванде с накидкой. Она скользнула в нее и устремилась к выходу.

– Жаль, что вы нас уже покидаете, – крикнул ей вслед граф. – Но мы обязательно встретимся.

Спустя какое-то время после переезда Ванды в Венецию ее отец завел обычай присылать на ее факс в Восточный музей тексты разнообразных молитв и заклинаний, которые она должна была проговаривать, чтобы «оградить себя от недругов и сглаза». А поскольку он прекрасно знал ее ненадежность в вопросах суеверий, то всегда перезванивал ей для подстраховки. Так было и в этот раз.

– «Святые Косьма и Дамиан… », – покорно начала Ванда.

Она давно отказалась пререкаться с отцом о смысле или бессмысленности заклятий. На словах «да не источат меня и не вернутся» он перебил ее, кашлянув.

– Извини, – сказал он, – здесь у меня вкралась ошибка. Я перепутал слова. Вместо заговора «от врагов и сглаза» я прислал тебе заговор для детей «от глистов». Но, не страшно. Сейчас я пришлю тебе нужный текст. Его следует прочесть трижды, глядя на подкову.

– О железо четвероногого, крепкое, защити меня от всех недругов, отрави их и погуби их, поверни их и срази ведьминское племя и тройной силой своей защити дом мой, – пробубнила Ванда в трубку, надеясь, что никто этого не слышит.

От маленькой колкости она все же не удержалась.

– До сих пор мне никто не подтвердил существование этого самого заклятия, – сказала она. – Кроме Микеля, который, похоже, заработал гайморит, все здесь просто пышат здоровьем. А если кто-то споткнется и упадет на лестнице, то это просто случайность, а не проклятие.

– Sciocca, – снисходительно сказал отец. – Дурочка! Какая еще случайность? Проклятие проявляется в случаях! Случай и есть проклятие! Почему оно выпадает на долю одного и не страшно другому? – Он снова откашлялся и вполне логично продолжал: – Как еще можно объяснить несправедливость нашего мира, если не через проклятия?

Затем он дал ей задание: необходимо выяснить, откуда (в прямом смысле) дул ветер каждый раз, когда в Палаццо Дарио происходил несчастный случай.

– Обрати внимание: северный ветер – очень плохо. Важно знать, как долго сохранится направление ветра. Верный знак того, что он взбудоражит духов из прошлого, если дует три, шесть или девять дней. Ветер, меняющий направление через день, еще хуже. Вообще климат играет важную роль: жаркий, холодный, сухой или влажный… Все может плохо подействовать. Особенно влажный климат, такой как в Венеции.

Далее он спросил, что ей снится.

– Тебе снились женщины? Красивая снится к радости, – поучал он, – страшная – к боли, ругающиеся – к клевете.

– Очень оригинально, – сказала Ванда.

– Оригинально, оригинально!!! – возмутился отец. – Что значит оригинально?! Мы говорим о снах и проклятиях, а не об оригинальности! Так, ладно, что тебе снилось прошлой ночью?

– Не помню… было туманно.

– Туманно! – воскликнул отец. – Туман означает, что тебе надо остерегаться и держаться подальше от врагов. Только тогда к тебе вернется благополучие. ;

– У меня нет врагов, – сказала Ванда. – И быть ими могут исключительно певцы ночных серенад. Но я-то с ними не сталкиваюсь.

– Подумай хорошенько, – не унимался отец. – А я уточню, сегодня же позвоню в службу сонников. Может, они смогут тебе помочь. Может, мне приехать в Венецию и разобраться, что у тебя происходит?

– Да не надо мне ни в чем помогать, – раздраженно ответила Ванда, но он уже повесил трубку.

Морозини никогда не приходил в музей раньше одиннадцати. По утрам он выглядел ужасно: лицо бледное, глаза красные. Только после стакана освежающего вина он возвращался к жизни.

Когда Ванда вошла в кабинет, он раскладывал на столе свои рукописи.

– Вы пишете роман? – улыбнувшись, спросила она.

Морозини испуганно сгреб разложенные листы и засунул их в кожаную папку с пухлым львом Св. Марка. Она подумала: «Как ему пришло в голову завести такую безвкусную папку?.. Украл, что ли, из какогонибудь отеля? Или купил? Да, у него явная склонность к кичу».

– Нет, нет, это набросок одной научной работы, – быстро ответил Морозини. – «Дворцы всемирно известного Большого канала от раннеломбардского стиля до наших дней».

– Значит, вы можете рассказать мне побольше о Палаццо Дарио, – оживилась Ванда.

– О да, синьорина! – воскликнул Морозини.

Он торопливо положил эту папку в ящик стола и взял с книжной полки другую – папку-регистратор. В конце концов, не зря же его считают корифеем, чей конек – Венеция. Пусть даже многоуважаемый Радомир и не оценил этого. Морозини был обижен за то, что ни разу не получил приглашение на чай от Радомира. Он был готов каким угодно образом быть полезным Радомиру, но, к сожалению, их отношения не складывались. Всякий раз, когда они сталкивались в обществе, между ними словно пробегала черная кошка и что-то обязательно провоцировало их на ссору.

– Я, госпожа доктор, ученый, а потому считаю необходимым знать реальную историю дворцов, в том числе и Палаццо Дарио, независимо от легенд, верований и сомнительных выводов, как принято здесь, в Венеции.

Он отпил вино из стакана, стоявшего на столе, и откашлялся. В Неаполе считали, что все северные итальянцы – любители выпить, и Морозини был тому подтверждением. Ванда ободряюще ему улыбнулась.

– Тем не менее, – продолжал он, – Палаццо Дарио хранит для меня как историка искусств немало тайн. Масса обстоятельств скрывает правду о нем. Долгое время не было ни одного достойного исторического свидетельства, кроме надписи «Genio Urbis Joannes Darius» на фасаде, но такое скудное сообщение не ограничило человеческую фантазию, скорее наоборот. А быть может, именно это и следует рассматривать как источник бесконечных историй о дворце.

– Значит, это все досужие толки? – спросила Ванда.

Не обратив внимания на ее вопрос, Морозини склонился над папкой, в которую, должно быть, собирал цитаты и заметки для своего доклада.

– Палаццо Дарио – единственный в Венеции, названный по имени своего создателя. Надпись на фасаде – это знак уважения Джованни Дарио к своей родине. Джованни Дарио был одним из немногих владельцев дворцов на всемирно известном Большом канале, которые не были аристократами. Скорее всего аристократы всемирно известного Большого канала считали его выскочкой, и всю жизнь он боролся за общественное признание.

– И поэтому был проклят? – торопила его Ванда.

Ее совсем не интересовали его культурно-исторические выкладки, она сама день-деньской занималась ими. Ей хотелось знать о таинственном проклятии, чтобы в конце концов от него защититься, ведь «предупрежден – значит защищен!». Но Морозини не поднимал глаз от своих записей.

– Как-то я рассматривал великолепное убранство этого фасада, и мне показалось, что я разглядел в нем изящные нюансы раннеломбардского стиля.

Ванда покачивалась на стуле. Всемирно известный Большой канал за окном был серо-зеленым. На нем кипела жизнь: такси, вапоретто и мотоскафы. Грузовые лодки везли в город упакованную мебель и всякую всячину. Лодочники смеялись и кричали, встречаясь друг с другом. Морозини сидел неподвижно.