– Скажи мне, что все это значит?
Анна наконец обернулась к матери.
– Если эти двое не помирятся, я не переживу.
Вся квартира была погружена в темноту, только лампочка в кухне над столом освещала этот грустный беспорядок. На стуле за столом сидел щенок и поглядывал в открытую школьную тетрадь. Вокруг были разбросаны книги, валялись линейка и красный пенал с китайской ручкой.
Вашек, свернувшись клубочком, лежал в углу дивана, чулки у него спустились, рубашка вылезла из штанов. Он глядел на освещенную шкалу приемника и слушал глубокий, проникновенный голос.
«В спокойном вечернем сумраке выстроились рядами неоглядные цепи гор, последние облака перевалили через ледовые великаны. Только десять минут позволил себе Герман Буль побыть на вершине, покорению которой было отдано полвека…»
Весь обратившийся в слух, Вашек не слышал, как открылась входная дверь. Любош, не раздеваясь, ступил на порог кухни, бросил взгляд на груду немытой посуды, а когда чтец замолк и разлился чудесный голос флейты, строго спросил Вашека:
– Почему ты не сказал мне, что в больнице работает твоя бабушка?
Вашек испуганно обернулся и замер с раскрытым ртом.
– Знаешь, что я пережил из-за тебя? – Не дожидаясь ответа, Любош вернулся в прихожую, чтобы снять пальто, свитер и горные ботинки.
На Вашека его тон произвел впечатление! Он вскочил с кушетки, снял Беника со стула и уселся за стол, к разложенным тетрадям. Открыл ручку, но не написал ни строчки. Грыз кончик ручки и слушал:
«На восьмитысячник опустилась черная-черная ночь, решающая в единоборстве с гималайскими великанами. Склон был крутой, как стена костельной башни. У одной из скал он находит подходящее местечко. Здесь, без палатки и без еды, покорителю вершины предстоит дождаться рассвета…»
Любош напустил в мойку теплой воды, засучил рукава и неслышно погрузил руки во вспенившуюся воду, чтобы не нарушать очарования рассказа.
«Даже ветерок не коснулся альпиниста, ни одной снежинки не упало на его плечи, мороз не усилился больше чем до двадцати градусов. Так непривычно странно, даже гостеприимно ведет себя восьмитысячник, которому предстоит покориться человеку. Свирепые боги Нангапарбата спят…»
– Я останусь ночевать здесь, чтобы тебе не пришлось идти к Валентам.
Вот это уже хорошая новость! Вашек склонился над тетрадью и большими буквами вывел заголовок:
МОЙ ПАПА
Любош тоже не лентяйничал и, споласкивая тарелки, вслушивался в мягкие, прозрачные звуки флейты, к которым присоединился бархатный голос гобоя.
«Утреннее солнце залило снежное пространство. Его лучи бережно провожают медленно спускающегося вниз альпиниста. Он уже на пределе сил. Хоть бы глоток чаю! Хоть бы слеза! Уже нет сил даже плакать! Десять глотков воздуха на каждый шаг! Неужто эта дорога назад никогда не кончится?…»
Любош оглянулся, но увидел только спину Вашека, склоненного над тетрадкой, а под столом небрежно брошенные тапки в клеточку. Ему и в голову не пришло, что Вашек уже дописывает последнюю строчку сочинения, что в глазах его играют огоньки, словно где-то внутри у него зажглась лампочка, та, что освещает путь малым ребятам, когда их опрокинувшийся было мир возвращается на круги своя.
Любош об этом понятия не имел. Он грустно свалил в мойку очередные тарелки, стряхнул недоеденный кнедлик в корзинку с мусором и погрузил руки в воду. Не знал он и того, что Вашек тихонько встал и потянулся к кухонному столу за полотенцем.
«Вдруг ему послышались голоса, он различил какие-то пятна! Нет, это вовсе не мираж! Товарищи! Они идут мне навстречу. Они кидаются ко мне, а по их лицам текут слезы радости. “Я побывал там, наверху, друзья! Это был самый радостный день в моей жизни!”»
Вашек дернул Любоша за рукав.
– Я сегодня не мог к тебе прийти, – сокрушенно признался он, – меня оставили после уроков. – И принялся вытирать тарелки, укладывая их на полку.
– Какая-то неприятность? – спросил как ни в чем не бывало Любош и стал отчищать проволочной мочалкой кастрюлю.
– Ну да, – потупясь, кивнул Вашек. Он решился показать Любошу последнее замечание в дневнике, оно было самым длинным из всех, полученных в последнее время. Но, обернувшись, в ужасе закричал: – Бен! Беник!
Щенок играл с его дневником. А приняв громкий оклик за сигнал к игре, схватил дневник и бросился наутек.
– На помощь! Он сожрет мой дневник! – кричал в неподдельном отчаянии Вашек. Как ученик третьего «Б», он хорошо представлял себе, что устроит ему теперь Едличкова. Прочувствовав всю меру ответственности, он стремительно бросился за щенком и схватил его. Любош видел, как распластался на полу Вашек, как отстегнулась и выстрелила его подтяжка, как растявкался испуганный Беник. Сколько раз такие мгновения представлялись ему во сне! Было это давным-давно, в маленьком белом домике, когда Любош сам был еще ребенком. Или вчера в номере гостиницы, когда он всю ночь тщетно пытался заснуть? На ответ времени не было.
Вашек принес дневник. Нижний угол был слегка надгрызен. Не говоря ни слова, он открыл страницу, исписанную красными чернилами, и подал дневник Любошу.
– Так маме нужно прийти в школу? – удивился тот, прочитав запись. – А почему?
– Я не хотел писать сочинение, – забормотал Вашек, уставившись на носки своих тапок. Но, подняв глаза на Любоша, впервые в жизни испытал чувство, что вовсе не страшно сказать правду. (Одно дело говорить суровую и страшную правду слабой и беззащитной маме, и совсем другое – сильному папе!)
– Отговаривался, что забыл ручку, а она была у меня в пенале, – закончил свою исповедь Вашек.
– Знаешь что, – бодро начал Любош, хотя знал, что не знает вообще ничего, потому что как отец незадачливого школяра не имел никакого опыта. Он припомнил, как когда-то его отец «собственноручно» выяснял с ним подобные неприятности за амбаром, но так, что мама об этом даже не догадывалась.
– Пойду-ка я в школу вместо мамы! – сказал он, радостно потирая руки.
Вашек глядел на него разинув рот. Что Любош обрадуется возможности сходить в школу – такое не могло присниться ему даже в самых смешных снах. А все это потому, что Любош еще не знает учительницу Едличкову!
– Но ведь тебе утром надо ехать в Альпы? – великодушно напомнил он Любошу.
– Я остаюсь с тобой.
– Поезжай. Я мамуле все объясню, – решительно заявил Вашек. – Про настоящее мужское братство девчонки не имеют никакого понятия!
– Ну, а как же ты? – спросил Любош и лукаво улыбнулся.
– Я уже написал сочинение.
Вашек соскочил с дивана, влез на стул, взял со стола тетрадь и стал читать:
«ЧТО ДЕЛАЕТ ПАПА? Мой папа начальник Горной службы. Он что говорит, то и делает. Ждет меня в три у школы. На него можно положиться. Купил мне собаку. Он многое испытал, потому что он альпинист. Покорил восьмитысячник. Преодолевает все препятствия. Он хороший друг».
Любош никогда не относил себя к числу людей, у которых глаза бывают на мокром месте. Но что это вдруг случилось? Любош уткнулся лицом в подушку! Вашек был поражен. Ему и в голову не пришло, что чтение так покорит сердце Любоша. Он кинулся к нему, пытался вырвать подушку. Боролись они долго, потому что у Любоша не было под рукой ни булки, ни даже куска хлеба, чтобы заесть соленый вкус слез. А справиться с собой он не мог. Когда же почувствовал в своей ладони маленькую грязную ручонку, в глазах у него потемнело и радость потоком залила его: ведь этот мальчуган – мой всамделишный сын!
И словно чудо его осенила спасительная мысль: он вспомнил тот вечер в долине Белой Лабы, как в лучах заходящего солнца сидели они друг против друга, закоченев в снегу.
– Знаешь, как вырвать кенгуру зуб? – спросил Любош.
Вашек округлил глаза и захохотал.