Есть несколько способов создать информационный объект.
Первый доступен лишь Антиоху, овладевшему "внутриядерными" информационными силами. Любое, даже случайное применение абсолютного текста творит объект и модифицирует реальность так, чтобы этот объект стал частью предметного мира. Дай всестороннее описание вещи, и она возникнет. Выразимся осторожнее: начнет существовать в той же степени, что и остальные вещи. На свое счастье или несчастье Антиох лишь играл с новыми возможностями, не пытаясь использовать их. На чье-то счастье или несчастье благонамеренный рассказчик оказался человеком без воображения. В общем-то, Антиох создал оружие...
Второй путь доступен творцам. Тех, кто овладел им, мы называем гениями. Посмевший пройти по звездному мосту своим взором охватывает реальность целиком. И будь то музыка, книга, картина, скульптура, изобретение, теория - в любой из выбранных знаковых систем самовластный текст оказывается насыщен внутренними связями, дающими произведению независимую жизнь.
Этим "незатейливым" путем пошел "добрый путанник Мариколь, остановивший время, чтобы укрыть свою страну от враждебного мира, - он не знал, что в межвременьи вольготно живут лишь одни насекомые".
"Что делать тут? Они всегда не знают."
Этим же путем прошагал Игнациус, сломавший творение Мариколя, чтобы освободить свою неземную и земную любовь.
Тем и погубить ее.
Может быть, и Ойкумена решила их судьбу? Переросла средневековую сказочку Мариколя. В современную сказку - по сути, всегда трагедию.
Логика ситуации - так мы обозначим волю, которую диктует нам информационный объект - предопределила безрадостный финал. Огромной Ойкумене было безразлично, кто из них останется... жить? И осталась Аня.
Аня и Игнациус сыграли в грустную игру.
Девочка отвергла мир, родивший ее принцессой, забыла, вычеркнула, прижилась и устроилась вне его.
Он отказаться не смог.
На грани ирреальности и бытия Игнациус устоял мгновение.
Грун, похоже, остался хранителем рубежа. "Природа любит внезапную логику."
Третьей, последней дорогой шел Сфорца. Гениальный собиратель чужих видений мира, он добротно выстроил нечто, вложив усилия, но не душу. Зритель дополнил труды до шедевра.
Картины Сфорца - это "мерцающий информационный объект", орнамент на грани превращения в лабиринт. Потому Сфорца и преуспел: подсознательно каждый из потребителей ощущает себя соучастником акта творения. Потому Климов часами смотрит на картины. Там его небо. Там омертвелый сгусток его пути.
"Цвет небесный" - единственное произведение сборника, в котором нет рассказчика. Климов и Сфорца навсегда остались "здесь и сейчас".
Антиох, Игнациус, Сфорца - случайные или профессиональные путешественники по информационному миру - создавали свои творения сознательно. Однако, нецивилизованное, бессознательное также способно производить информационные объекты. Тогда возникают монстры.
IV. Монстры не подозревают о существовании людей - последние для них не более, чем ячейки памяти или элементы логических схем. Так что, монстры не могут быть жестокими человеческие чувства им недоступны. Проблема в том, что они стремятся существовать в неизменном виде, а для этого им приходится модифицировать свойства пространства, ход времени, поведение людей.
"Зверь проснулся, и темная кровь его - запылала. Сетка трещин уже появилась на площадях. Проступала трава, и начались перебои со связью. Электричество отключалось практически каждую ночь."
Город начался с Крепости. Не торговой факторией явился он миру, а столицей военной державы. Вскормленный кровью, он был рожден взрослым и не знал отрочества. Столь велика была сила духа человека, преступившего законы естества, столь ужасна была трагедия тех, чьи кости остались основанием города, столь мрачны были древние легенды диких и серых невских болот, что Город, не имеющий истории, слепоглухой от рождения обрел личность.
"Добро, строитель чудотворный!
Ужо тебе!"
Не Петр гнался за героем поэмы, но творение Петра, погубившее мать и невесту Евгения, решило отомстить маленькому человеку, который посмел усомниться в его полезности.
"В городе, который на ржавой брусничной воде мановением руки долговязого самодержца возник среди чахлых сосен и болотных мхов, в сумасшедшем камне его, под его больным солнцем, в белых, фантастических его ночах - в городе, где мертвый чиновник гоняется за коляской и срывает генеральскую шинель с обомлевших плеч, а человеческий нос в вицмундире и орденах, получив назначение, отправляется за границу, - в этом городе истории, подобные моей, далеко не редкость.
Не такое случается на пустынных, синеющих к вечеру площадях, в тесных переулках, в бесконечных асфальтовых дворах, цепочкой тянущихся от одного канала к другому." В заключительной повести "петербургского цикла" мертвое тело Города обращается в прах. Не будет даже поживы любопытствующим туристам. Распад, проявление ушедших под асфальт болот, возвращение...
Смерть отрывает информационный объект от своих носителей и позволяет людям узреть каменный лик Зверя, смертного бога, одушевленного Городом.
В первых повестях монстр невидим. Тайный дирижер описываемых событий, он подталкивал Антиоха, он защищал Игнациуса, чтобы потом убить, он искал выход.
Если Город ищет спасения, Ему не суждено его найти.
Ему не суждено его найти.
IV-а. "Русские города равнодушно гордятся своими годами, и блеск одних годов сменяется глухим предвестием других." Зверь воссоздает на улицах и площадях бывшей столицы минувшие времена. На три исторических сектора распадается город.
Основание: Петр, так и оставшийся превыше всего: превыше вертолетной власти реального мира.
Золотое николаевское тридцатилетие, начавшееся в памятном декабре, когда город расстался с иллюзиями своего основателя - ибо он создан был именно для того, чтобы авантюры, подобные декабрю 1825 года, бездарные и безответственные, заканчивались удачей. Город выбрал спокойствие порядка: "Гвардия Николая I вполне боеспособна", - говорит генерал Харлампиев, склоняясь перед особыми правами эпохи военных поселений.