За долгие годы мирной монастырской жизни ни единого раза не испытывал фрей Хуан столь сильного волнения, как после разговора с Кристобалем Колоном. Ночь, как потом признался он, прошла для него беспокойно. Ему грезились золотые крыши Сипанго (под этим названием, теперь это известно, Марко Поло имел в виду Японию) и сверкающие драгоценностями острова, заросшие гигантским тростником, из стволов которого, если их срезать, ударял фонтан вина. Испанская душа фрея Хуана скорбела при мысли о том, что такие земли будут потеряны для его государей, которые нуждались в несметных богатствах, чтобы залечить раны, нанесённые стране войной с неверными. Вполне естественно, что, будучи одно время духовником королевы Изабеллы, он питал к ней не только верноподданнические, но и отеческие чувства. Он полагал, и небезосновательно, что вправе рассчитывать на взаимность. И что его поручительство за странного гостя не останется без внимания. Скорее всего ему удалось бы убедить королеву всесторонне рассмотреть предложение Колона, в чём тому ранее отказывали.

Лёжа без сна на жёсткой койке, добрый приор начал уже усматривать руку Господа в своей, как он полагал, чисто случайной встрече с Колоном. Он, разумеется, и не подозревал, что совсем не случай привёл того в Ла Рабиду, а холодный расчёт. Колон делал ставку на увлечение приора космографией и ниточку, связывающую его с королевой. Он шёл в монастырь только для того, чтобы повидаться со старым францисканцем и переманить его на свою сторону. Любопытство приора, подогретое зычным голосом путника, облегчало задачу Колона. Если бы приор не услышал его, Колон, получив хлеба и воды для сына, затем намеревался попроситься на ночлег. А уж за вечер он нашёл бы возможность переговорить с приором и разбудить его интерес к собственной персоне.

Но в голове фрея Хуана не было места подобным мыслям, и он уже видел божественное вмешательство в результат, который дало его гостеприимство. Врождённая рассудительность, однако, сдерживала энтузиазм приора. И прежде чем поддержать Колона, он решил обратиться к сведущим людям, чтобы те высказали своё отношение к дерзкой идее.

Выбор он остановил на Гарсиа Фернандесе, враче из Палоса, знания которого далеко выходили за пределы медицины, и Мартине Алонсо Пинсоне, богатом купце, владельце нескольких кораблей, опытном мореплавателе.

Ему без труда удалось убедить Колона отложить отъезд хотя бы на день, и вечером, после ужина, когда маленького Диего уложили в постель, все четверо собрались в келье приора. Обстановка узкой комнатки состояла из трёх стульев, конторки, койки и двух полок с книгами у побелённой стены.

Колона попросили повторить всё то, что он рассказал приору днём раньше. Он согласился с видимой неохотой, вроде бы не желая отнимать время у занятых людей, но, начав, уже не мог остановиться, всё более загораясь от собственных слов. Вскоре он уже не мог усидеть на стуле и начал вышагивать по келье, размахивая руками. В голосе улавливалось презрение к тем, кто пренебрёг его талантом. Но Колон, похоже, не сомневался, что в конце концов кипящая в нём энергия сметёт любые преграды на его пути к заветной цели.

Задолго до того, как Колон перешёл к подробностям, столь поразившим фрея Хуана, врач и купец были очарованы Колоном, ибо, как говорил епископ Лас Касас, лично знавший его, Колон буквально влюблял в себя всех, кто смотрел на него.

Фернандес, врач, длинный, тощий, с яйцеобразной головой и лысиной под маленькой шапочкой, слушал, перебирая бородку костлявыми пальцами, с широко раскрытыми глазами. Его скептицизм таял с каждым словом Колона.

Пинсон же шёл к приору, уже полный желания поддержать незнакомца, потому что вопросы, поднятые Колоном, давно занимали и его самого. В расцвете сил, широкоплечий, энергичный, с ярко-синими глазами, сверкающими из-под густых чёрных бровей, он жадно впитывал сказанное Колоном.

Апофеозом лекции стала демонстрация карты, на которую Колон нанёс территории, о существовании которых, наряду со сведениями Марко Поло и пророчествами Ездры, говорил ему внутренний голос. Все присутствующие тут же склонились над ней.

Фернандес и Пинсон, которым довелось повидать немало карт, сразу отметили совершенство работы Колона и полное соответствие его карты тогдашним представлениям об окружающем мире, за исключением одной детали.

На отличие и указал Фернандес.

— Исходя из вашей карты, Лиссабон и восточная оконечность Азии разделяют двести тридцать градусов земной окружности. В этом вы, как я понимаю, расходитесь с Птолемеем.

Колон только обрадовался замечанию врача.

— Как Птолемей поправлял Марина из Тира, так и я поправляю здесь Птолемея. Обратите внимание, я поправил его и в местоположении Туле, который западнее, чем предполагал Птолемей. Я это знаю, поскольку плавал туда.

Но Фернандес стоял на своём.

— С Туле всё ясно. Вы поправили Птолемея, исходя из собственного опыта. Но на чей опыт вы опирались, нанося на карту местонахождение Индии?

Колон помедлил с ответом.

— Вы слышали о Тосканелли из Флоренции?

— Паоло дель Поццо Тосканелли? — переспросил Фернандес. — Кто из интересующихся космографией не слышал о нём!

Фернандес ставил вопрос совершенно правильно, ибо среди людей культурных Паоло Тосканелли, недавно умерший, считался самым знаменитым математиком и физиком.

— Кто же его не знает? — прогремел следом Пинсон.

— Я могу сослаться на него. Расчёты, поправляющие Птолемея, выполнены не только мною, но и им. Мы пришли к одинаковому выводу. — И тут же Колон добавил: — Впрочем, не велика беда, если мы и ошиблись. Какая разница, окажется золотой Сипанго на несколько градусов ближе или дальше? Не в этом суть. И не нужно ссылаться на авторитет Тосканелли, показывая, что на сфере можно попасть в одну и ту же точку, двигаясь как на восток, так и на запад.

— Действительно, как вы говорите, нет нужды ссылаться на его авторитет, но ваша позиция будет значительно крепче, если вы сможете показать, что этот великий математик придерживался того же мнения, что и вы.

— Показать это я смогу, — торопливо ответил Колон и тут же пожалел об этом, ибо сорвавшиеся с губ слова задевали его тщеславие, словно намекая, что кто-то помог ему получить конечный результат.

Но брошенная второпях фраза вызвала столь жгучий интерес, что пришлось объясниться.

— Как только я смог сформулировать свою теорию, я послал все материалы Тосканелли. Он написал мне, не только соглашаясь с моими выводами, но и прилагая свою карту, которая в главном ничем не отличается от той, что лежит теперь перед вами.

Фрей Хуан подался вперёд.

— И эта карта у вас?

— Карта и письмо, подтверждающие сделанные мною выводы.

— Это очень важные документы, — заметил Фернандес. — Я сомневаюсь, чтобы кто-то из живущих сейчас обладал достаточными знаниями, чтобы оспорить мнение Тосканелли.

С присущей ему горячностью Пинсон поклялся Богом и Святой девой, что считает любой спор на эту тему бессмысленным. У него, во всяком случае, нет сомнений в правоте сеньора Колона.

А приор, сидевший на койке, разве что не мурлыкая от удовольствия, заявил:

— Господь Бог осудит Испанию, если она не воспользуется этими землями, территории которых намного превосходят всё то, что открыли мореплаватели Португалии.

Поведение Колона внезапно изменилось. Он заговорил жёстко, ледяным тоном.

— Испания уже получила свой шанс, но не использовала его. Отвоёвывая у мавров одну провинцию, владыки Испании не заметили целой империи, которую я им предлагал. А король Португалии, который вначале благожелательно отнёсся к моему предложению, передал его в жалкую комиссию, состоявшую из еврея-астронома, врача и священника. Комиссия отвергла меня, я полагаю, просто из зависти. Вот почему я оказался вдалеке от дома. Сколько лет потеряно зря! — И он начал складывать карту, всем своим видом показывая, что говорить больше не о чем.