— Правильно, — поддакнул доктор Неглович. — Но что касается моей домохозяйки, Макуховой, то я хотел бы еще раз напомнить вам, что она протестантка.

— Костел мой огромен… — снова начал священник, но доктор, заметно теряя терпение, легонько ударил ладонью о стол.

— Вы, наверное, помните, святой отец, что пастор Джонатан Кнотхе, когда вернулся сюда после войны, перенеся ужасные унижения, обнаружил в своем приходе католического ксендза, а его храм в Трумейках был заменен костелом. Сын его, пастор Давид Кнотхе, вынужден сейчас отправлять службы в маленькой комнате в доме Шульца. Я не хочу терять дружбу пастора Кнотхе, которого ценю и уважаю.

— Я тоже ценю и уважаю пастора Давида Кнотхе, — ответил священник Мизерера. — Все же не его и не моя вина в том, что над этим краем пронеслась такая буря. Факт, однако, что тут осталась только горстка иноверцев, а основная масса людей исповедует католицизм. Пастор Давид Кнотхе приезжает сюда издалека только раз в месяц, чтобы провести у Шульца богослужение. А остальные воскресенья? Не могу я допустить, чтобы в остальные три воскресенья дьявол бесчинствовал в Скиролавках. Стены католического костела дают безопасное убежище перед Сатаной даже евангелистам. Повторяю: пастор Давид Кнотхе — человек необычайно богобоязненный, большой патриот и муж, достойный наивысшего уважения. Несколько раз предлагал я ему, чтобы во время приездов в Скиролавки он ночевал у меня, а не в деревенских халупах.

— Он робок, — вздохнул доктор. — Надо понять и его обиды. Но паприкаш стынет, святой отец.

Они наложили себе на тарелки большие порции курицы, полили красноватым пахучим соусом. Потом священник пробормотал молитву над столом, и оба уселись на стульях с высокими спинками. В тоненьких бокальчиках появилась кровавая вишневочка. И так на другой день после праздника Трех Королей священник Мизерера из Трумеек и доктор Ян Крыстьян Неглович из Скиролавок сошлись в схватке, а возле дома ветер гудел в старых елях, разогнавшись на закостеневшем от мороза озере.

Священнику Мизерере было тридцать семь лет, и в приходе в Трумейках он появился шесть лет назад, сразу после смерти ксендза Дуриаша. Его приезд опередили ужасные вести: говорили, что прежде, чем поступить в семинарию, он прошел воинскую службу, где прослыл необычайно метким стрелком. Сам генерал дивизии Кукля приколол ему на грудь значок отличного стрелка и уговаривал остаться в армии. Однако Йонтек Мизерера предпочел стать Духовным пастырем.

Для священника Мизереры слова Иисуса Христа «Паси овец моих» означало нечто большее, чем для других молодых людей, которые вместе с ним приняли духовный сан. Эти слова имели не только мистическое, но и конкретное содержание. Йонтек Мизерера несколько раз ходил с отцом на все лето пасти овец среди зеленых лугов Полонины Цариньской. Овцы и барашки были доброго нрава, но все время с ними были какие-то хлопоты, они отбивались от стада, позволяли сожрать себя волкам. Так и люди, по мнению священника Мизереры, были в основе своей добрыми и честными, но отбивались от стада в поисках корма повкусней и попадались время от времени в разные ловушки. Мизерера любил людей, очень любил и Господа Бога, физическое присутствие которого ощущал почти везде, особенно когда шел лесом с ружьем через плечо или гремел с амвона и видел, как разбредшееся стадо снова собирается и множится. В деревянном костелике, в местности, где он родился, было несколько Христосов, грустных, сгорбившихся, с лицами, искаженными печалью. Эти фигуры не вполне отвечали представлениям Йонтека о Господе Боге. В его понятии существо настолько прекрасное, возвышенное, а вместе с тем совершенное, как Бог, не могло быть ни мрачным, ни печальным, а, наоборот, добрым и веселым, с улыбкой на своем непроницаемом обличье. Да, конечно, люди грешили, и очень, поэтому Бог послал на землю Христоса, который страдал и был распят на кресте, чтобы спасти человечество. Но ведь и сам Христос не всю жизнь страдал и мучился, он даже бывал на свадьбах, а когда не хватило вина, превратил в вино воду. Даже когда он шел на смерть, то счел уместным пригласить своих близких на вечерю.

Когда маленький Йонтек Мизерера был у первой исповеди, ксендз сурово его осудил за то, что он съел у матери целую банку меду. «Господь Бог печалится, когда маленький мальчик съедает у матери банку меду», сказал ему священник. Йонтек долго думал об этом деле, пока не пришел к выводу, что Господь Бог вовсе не опечалился, когда узнал, что он, — Йонтек, съел у матери банку меду, но, самое большее, осуждающе покрутил головой и усмехнулся себе в усы. Потому что Бог — существо добродушное и снисходительное к человеческим слабостям, и, по-видимому, он очень любит людей, поскольку их сотворил. Гремел, стало быть, с амвона священник Мизерера, грозил своим прихожанам ужасными карами, но тут же выказывал понимание и снисхождение к их слабостям, привлекал в свое стадо даже овец черных, наичернейших. О себе же думал, что и сам он — создание слабое и податливое ко злу. Поэтому он часто исповедовался, назначал себе различные кары и старался стремиться к добру. Это правда, что он любил ходить с ружьем по полям и лесам, иногда танцевал с невестой на чьей-нибудь свадьбе. Любил он и вечерять, даже с такими черными овцами, как доктор Ян Крыстьян Неглович, но разве Иисус Христос не вечерял с Иудой, хоть и знал, что тот продал его за тридцать сребреников? Важнейшим делом для пастыря было, чтобы стадо барашков не разбрелось, а паслось себе спокойно. Костел священник Мизерера видел чем-то огромным, всеохватывающим, приближающим к себе человеческие существа с самым разным цветом кожи и самыми — разнообразными представлениями о Боге, а себя — как того, кто по причине принадлежности к духовному сану должен нести людям утешение в их горестях и приумножать хлеба духовной пищи.

В Трумейки он приехал вместе со своей сестрой, Дануськой, сорокалетней высокой и костлявой горянкой с черными как смоль волосами и крючковатым носом ведьмы. Священник Мизерера тоже был высоким, гибким, с пружинящими движениями и громким голосом, привычным к крику в горах. Кожа у него была смуглая, брови кустистые и черные, волосы гладко причесаны. Женщинам он казался необыкновенно красивым, и некоторые жалели, что вместо того, чтобы осчастливить кого-то из них, он дал обет чистоты. Глаз у него был действительно необычайно меткий, что вызывало зависть у коменданта гминного отделения милиции. Вскоре, впрочем, он вступил в местный охотничий кружок и был единогласно избран ловчим, то есть главнейшей персоной среди здешних охотников.