Тидеман взглянул на него.

— Гм! Ну, да, это всё очень хорошо, Оле. Но если ты хочешь половину заслуги приписать своему отцу, фирме, так не рассказывай одновременно, что отец твой узнал об этом только после того, как всё было кончено. Вот я и поймал тебя!

— Ну, да теперь уже всё равно.

Вошёл служащий с новой доской, на которой были написаны счета. Он снял фуражку, поклонился, положил доску на конторку, снова поклонился и вышел. В ту же минуту зазвонил телефон.

— Одну минуту, Андреас, я только... Вероятно, это какой-нибудь заказ. Алло!

Оле записал заказ, позвонил и отдал записку служащему.

— Я тебе только мешаю, — сказал Тидеман. Ага, здесь две доски, дай-ка мне одну, я помогу тебе.

— Ну, вот ещё, — ответил Оле, — недостаёт, чтоб я усадил тебя за работу!

Но Тидеман уже приступил к делу. Эти странные штрихи и значки в полусотне рубрик были ему знакомы как нельзя лучше, и он подводил итоги на клочке бумаги. Они стояли по обеим сторонам конторки, изредка перекидываясь шуткой.

— Однако это не значит, что мы должны пренебрегать стаканами!

— Нет, ты совершенно прав.

— Ей Богу, давно у меня не было такого приятного дня, — сказал Оле.

— Неужели? А я как раз хотел сказать то же самое. Я сейчас из «Гранда»... Да, чуть было не забыл сказать! Ведь я должен передать тебе приглашение, на четверг. Прощальный вечер в честь Ойена. Будет ещё кое-кто.

— Вот как? А где же?

— У Мильде, в мастерской. Ты ведь придёшь?

— Ну, разумеется, приду.

Они снова отошли к конторке и принялись за работу.

— Ах, Господи, помнишь ты старые времена, когда мы сидели на одной скамейке! — заговорил Тидеман. — Все мы были безусые мальчишки, а мне кажется, будто прошло всего несколько месяцев, так ясно я помню всё из того времени.

Оле отложил перо. Счёт был кончен.

— Я хочу сказать тебе кое-что... только ты извини меня, Андреас, если найдёшь это неуместным... Ну, допей вино, голубчик. Я принесу другую бутылку, это вино не для такого дорогого гостя.

С этими словами Оле вышел, он явно был сильно смущён.

«Что с ним такое?» — подумал Тидеман.

Оле вернулся с новой бутылкой — точно из бархата с высоким ворсом, она вся была окутана длинными нитями паутины. Оле откупорил её.

— Не знаю, каково оно, — сказал Оле и понюхал вино в стакане. — Попробуй, это настоящее... Я думаю, тебе понравится. Я забыл, какого оно года, — только очень старое.

Тидеман тоже понюхал, отхлебнул, попробовал, поставил стакан и посмотрел на Оле.

— Ну, что, не плохое винцо?

— И даже очень, — ответил Тидеман. — Не стоило откупоривать его для меня.

— Скажешь тоже! Бутылку вина-то!

Молчание.

— Ты, кажется, хотел мне что-то сказать? — спросил Тидеман.

— Да, то есть, собственно, я вовсе не хотел, но... — Оле подошёл к двери и затворил её. — Я только подумал, что ты, может быть, сам не знаешь, и хотел рассказать тебе, что на тебя клевещут, прямо смешивают тебя с грязью. А ты этого не знаешь.

— Меня смешивают с грязью? Что же такое говорят?

— Ну, на то, что говорят, ты можешь не обращать внимания. Важно не это. Говорят, что ты пренебрегаешь своей женой, шатаешься по ресторанам, хотя и женатый человек, предоставляешь её самой себе, а сам делаешь, что тебе взбредёт в голову. Ты можешь наплевать на это, слышишь! Но, откровенно говоря: для чего ты это делаешь? Почему ты не обедаешь дома и так часто бываешь в ресторанах? Я вовсе не имею в виду упрекать тебя, но всё-таки... Ну, вот и всё. Нет, по-моему, на это винцо следует обратить внимание. Выпей ещё, если оно тебе по вкусу...

Взгляд Тидемана сразу прояснился и обострился. Он встал, прошёлся раза два по конторе, потом снова подошёл к дивану и сел.

— Меня не удивляет, что обо мне идут такие толки, — сказал он. — Я сам всячески старался, чтобы дать пищу языкам, только я один знаю это. Но, впрочем, мне всё это совершенно безразлично.

Тидеман пожал плечами и снова встал. Он принялся ходить взад и вперёд по комнате, уставившись в одну точку, и бормотал про себя, что всё ему совершенно безразлично.

— Но, милый человек, я же сказал тебе, что это низость, на которую не стоит обращать внимания, — вставил Оле.

— Это неверно, если думают, что я пренебрегаю Ганкой, — заговорил Тидеман. — Но я хочу предоставить ей свободу, понимаешь? Да. Она может делать, что хочет, такой между нами уговор. Иначе она бросит меня.

Тидеман был сильно взволнован, он то садился, то опять вставал и ходил по комнате.

— Я расскажу тебе всё, Оле, это в первый раз, и никто другой этого не узнает. Я хожу по ресторанам не потому, что это доставляет мне удовольствие. Но что мне делать дома? Ганки нет, есть нечего, в доме ни души. По взаимному соглашению, мы уничтожили хозяйство. Понимаешь теперь, почему я хожу по ресторанам? Я у себя не хозяин, в конторе, в ресторанах, и вот я провожу время в «Гранде», встречаю там знакомых, иногда и её, мы сидим за одним столом, и нам хорошо. Что мне делать дома, скажи, пожалуйста? Ганка в «Гранде», мы сидим за одним столом, часто друг против друга, передаём один другому стакан, графин. «Андреас, — говорит она иногда, — будь добр, спроси стаканчик и для Мильде». И, разумеется, я спрашиваю стакан и для Мильде». Я рад этому, чуть не краснею от радости. «Я тебя почти не видала сегодня, — говорит она мне, — ты так рано ушёл сегодня». — «Да, он чудесный муж, поверьте мне!» — говорит она другим и смеётся. Меня радует, что она шутит, я тоже начинаю шутить. «Да разве у кого-нибудь на свете хватит терпения дожидаться, пока ты кончишь свой туалет, особенно, если в конторе дожидаются пять человек?» — говорю я. Но истина-то заключается в том, что за последние дни я, может, совсем её не видал. Понимаешь ты теперь, почему я хожу по ресторанам? Через два дня на третий я могу там увидеть её и встретиться с друзьями, которые прекрасно помогают мне коротать время. Но, разумеется, всё это произошло самым мирным образом, по взаимному соглашению, не вздумай предположить что-нибудь другое. И я должен тебе сказать, что нахожу это превосходным. Всё дело в привычке.

Оле Генриксен сидел, разинув рот. Он сказал с удивлением:

— Вот, какие обстоятельства! Не думал я всё-таки, что между вами дошло уже до этого!

— Что же тут такого? Разве тебе кажется уже таким странным, что ей хочется бывать в нашей компании? Ведь это всё известные люди, художники, поэты, люди, имеющие некоторое значение. И по совести, Оле, это ведь совсем другие люди, не то, что мы с тобой, и нам самим ведь приятно бывать в их обществе. Пойми меня хорошенько, между нами решительно ничего не произошло, всё обстоит превосходно. Я не мог всегда приходить из конторы в назначенное время, ну, уходил в ресторан и обедал там. Она находила смешным иметь хозяйство для себя одной и тоже стала ходить по ресторанам. Положим, мы не всегда ходим в одно и тоже место, иногда, мы и не встречаемся. Но что же из этого, это ничего не значит...

Пауза.

Тидеман опускает голову на руку.

Оле спросил:

— Но кто же это придумал? Кто предложил такую комбинацию?

— Ха-ха, уже не думаешь ли ты, что я? уже не я ли сказал моей жене: «Ну, Ганка, уходи теперь в какой-нибудь ресторан, потому что я хочу, чтоб дом был пуст, когда я прихожу обедать». Так, что ли, по-твоему? Но, как я уже тебе говорил, теперь всё идёт превосходно, не в этом дело... А что ты скажешь на то, что она даже не считает, что она замужем? уже на это тебе прямо таки нечего сказать. Я пробовал говорить с ней, говорил и то и сё, замужняя женщина, дом, семья, хозяйство и прочее, а она отвечала: «Ты говоришь, замужняя женщина? Но ведь это же просто предрассудок!». Как тебе нравится: предрассудок! Так что я уже больше никогда не повторяю ей этого — она не замужем, и Бог с ней. Она живёт там же, где и я, мы присматриваем за детьми, приходим и выходим, сталкиваемся в дверях и расходимся в разные стороны. Но всё ничего, пока это её тешит.

— Да ведь это же просто смешно! — вдруг сказал Оле. — Я не понимаю... Что же она думает, что ты перчатка, которую она может выбросить? Почему ты ей не скажешь этого?