В разжиженном свете синей лампочки он увидел Шуру. Она стояла, нагнув голову, тяжело дыша сквозь зубы, сгорбившись, вся сжавшись, с силой придавливая левой рукой себе бок и правой тяжело опираясь на покачнувшийся столик.

Пепельница перевернулась, и Шурины пальцы были в табачном пепле.

- Ничего не надо, - хрипло сказала она, - ты только не смотри, - и отвернула к стене помертвевшее от боли лицо.

Прошел приступ, мучительный и короткий.

Шура открыла глаза и увидела себя в своей комнате, и над ней был ставший привычным за эти дни потолок с узором из шершавых мелких шишечек.

Шуре показалось, что теперь ей снова стало совсем хорошо, и она потребовала, чтоб полковник помог ей перебраться в кресло к окну, хотя, приоткрыв маскировочную занавеску, можно было разглядеть сквозь запотевшее стекло только кусок тротуара, сугроб снега, каменную толстую тумбу около ворот с маленькой, набекрень насыпавшейся шапочкой снега да неясные тени прохожих, то торопливо мелькающие, то медленно пересекающие освещенное пространство в одиночку или по двое. Шура полулежала, облокотившись о подоконник, полузакрыв глаза и опираясь плечом на руку мужа.

Так же, как в театре, ей хотелось быть поближе к людям. Теперь ее чем-то успокаивал этот кусочек улицы с пешеходами, с изредка проезжающими автомобилями, и она только боялась, что все это слишком скоро кончится.

Но становилось поздно. Улица неудержимо пустела. Затихал уличный шум.

Во второй раз полковник попросил ее лечь отдохнуть.

- Нет, я спать не стану. Последняя ночь, что я дома с тобой, - и вдруг спать! Что я, с ума сошла? Ни за что не буду. - Подумала и нерешительно добавила: - А ты ложись, я тебя прошу, тебе нужно отдохнуть.

Полковник улыбнулся и осторожно прижал ее руку ладонью к своей щеке и так подержал немного, слегка ее покачивая.

Немного погодя Шура высвободила руку и с тихим вздохом удовлетворения обняла его за шею, и они еще так посидели молча.

- Хорошо бы так долго жить, чтобы устать и уж не очень хотелось дольше жить. Правда? Мы бы стали с тобой старички-и... - мечтательно протянула, чуть улыбаясь, Шура. - Нам бы очень нравилось жить, но все-таки мы бы уже устали. Мы бы в лесу стали жить, мы прогуливались бы с тобой всегда вместе, под руку. Такие славные старички с розовыми щечками... Вот бы посмотреть, какой из тебя старичок получится... Ты был бы мужественный старичок! добавила она репликой из знакомой комедии.

- Чего смотреть, я и так старик.

- Тогда и я старуха.

- Вот уж! Очень похоже!

- Нет, вот смотри, - Шура вытянула руку вверх, - видишь? У меня на руке синие жилки, как у старичков.

- У всех людей такие.

- Ну, все равно, мы все-таки стали с тобой пожилые. Странно, да? Как незаметно это делается. Так привыкнешь, что ты молодой, всегда молодой, и вдруг этого уже нет. Все изменилось. Что-то случилось, хотя ты сам ничего не заметил. И вот надо привыкать, что ты уже больше на молодой. Не понимаешь, как это могло случиться. Сначала даже не веришь. Надеешься, что это не совсем. Может быть, это просто вроде болезни и можно еще от этого выздороветь. Так хочется от этого выздороветь - и не выздоравливаешь... Ты тоже так чувствовал?

- Кажется, похоже, только я не очень много об этом думал. Хотя думал, конечно.

После долгого молчания полковник вдруг сказал:

- Мы с тобой ни разу как следует и не поговорили об этом... о том, что там с тобой было.

- Да, - быстро сказала Шура, - и не надо говорить. Ничего особенного и не было. Я была как все, и мне было как всем. Вот про девушек я тебе хотела бы рассказать, - только это очень долго, сейчас я не могу. Обещай, что если они тебе встретятся, ты им поможешь всем, чем можно. Они - мои самые близкие люди после тебя. Вот эти две, кого ты знаешь... Да ты не хмурься, ты о чем думаешь?

- Да о самых простых вещах. Я себе иногда представлял такое невозможное счастье, что вот в этой самой деревне, которую неожиданно в обход захватывают мои бойцы, оказываешься ты. Мне почему-то представлялось всегда, что ты в деревне. Конечно, некоторые знали, что у меня жена без вести пропала, - так обязательно кто-нибудь найдется и ненароком скажет или по телефону позвонят: дескать, товарищ полковник, тут отбили у немцев порядочную группу жителей, может быть, хотите посмотреть?

- А ты шел смотреть?

- Признаться, всегда, когда можно было, шел. Идут старики с ребятами, бабы, девушки, а я смотрю, нет ли какой поменьше ростом, - и сердце обрывается, хотя я же знал, что это почти невозможное совпадение...

- Многих вы отбили?

- Многих. Очень многих.

За окном в темноте неслышно и лениво поплыли, медленно снижаясь, белые хлопья.

- Снег! - сказала Шура, обрадовавшись, как старому знакомому, и долго молчала, не отрываясь от окна. - Когда за твоим окном пойдет снег, ты вспомнишь о сегодняшнем нашем вечере?

- Когда идет снег, я думаю о том, что тебе было холодно, а я тебя не укрыл.

Они опять помолчали, и вдруг Шура, позабывшись, спросила другим голосом:

- А что ты сделаешь с моими письмами?

- Опять, опять об этом, Шурочка, стыд какой!

- Нет, я ничего... Я ведь не очень сильно боюсь. Есть более страшное. Вдруг мы сами изменились бы и перестали быть собой. Ведь это бывает с людьми... я видела. Вот это страшно, потому что тогда, значит, ты все растерял, что нес с собою всю жизнь, все годы, и остался с пустыми руками, где зажат только один крошечный сегодняшний день, который ведь тоже скоро станет вчерашним. А мы с тобой счастливые. Мы бы очень любили друг друга, если бы у нас еще оставалось время... А времени нет. Его не осталось. Но это ничего, мы ведь еще можем побыть вместе немного, и то хорошо. Просто стыдно, как нам невероятно повезло. Сколько людей, как о чуде, мечтают о таком счастье! Вот мы с тобой вместе... Мы с тобой. - Она взяла его большую теплую руку и, прижав к груди, покачала, как ребенка, улыбаясь про себя, приговаривая: - Мы с тобой... мы с тобой...

Потом она заговорила снова чуть слышным голосом, торопясь и слегка запинаясь:

- Я мало сделала тебе хорошего. Ох, как мало я сделала в жизни! Не то что сделала, а вообще всего было мало. Звезды... Даже на звезды мы ни разу не посмотрели вдоволь. Мы все-таки, наверное, как-то неправильно жили, а? Почему мы так часто откладывали все хорошее на завтрашний день?..

Она подавила слезы и вдруг тревожно стиснула ему руку.

- А что, если нам не поехать завтра в больницу? Ты им позвонишь с утра по телефону, и мы побудем еще вместе, завтра и послезавтра... Ничего страшного... Я потерплю еще один или два приступа. Честное слово, я могу еще потерпеть. Я потерплю, а зато у нас теперь будет еще целых два дня... или давай уедем совсем. Ты попросишь еще немножко продлить отпуск, и мы уедем отсюда, и вдруг понемножку я начну поправляться, и все обойдется, и через год, через несколько лет мы будем вспоминать, как мы сидели вот сегодня с тобой и мучились. И вот все уже прошло, все плохое позади, и по-прежнему будут шуметь деревья, и мы опять будем их слушать, и всем людям будет спокойно, и хорошо, и не страшно, и у нас будет много времени впереди... Ну, пусть не так уж много, но мы ведь не будем знать сколько и нам будет казаться, что много, и у меня ничего не будет болеть, и я забуду, как это бывает больно. Или пусть даже что-нибудь болит, но только не тут. Так хотелось бы отдохнуть от этой боли, пусть даже была бы какая-нибудь другая...

Он слушал внимательно, наклонившись, бережно поддерживая ее на руках, опершись локтем о подоконник, и ничего не отвечал.

- Это несправедливо, что мне будут делать операцию. Профессор говорит, что всего месяц тому назад еще можно было захватить... Несправедливо, потому что я все-таки очень мало видела в жизни. Разве не правда? Вот сколько лет мы прожили с тобой вместе, а разве мне довольно твоей любви? Нет... Другие как-то могут... А я вот за столько лет совсем не сумела тебя разлюбить. Ни капельки не сумела.