— Я вызываю «скорую», — заявил он решительно, снимая трубку телефона.

Глаза Жака округлились.

— Какая «скорая»! Ты что? Нечего людям голову морочить! — Он вскочил с кровати и кинулся к телефону. — Отойди. Отдай.

Жанлен, не ожидавший такого сопротивления, на минуту потерялся, в результате чего трубка оказалась в руках у Жака. Борьба, однако, продолжалась недолго. Сила взяла свое.

— Не смей звонить! — вопил Жак, пытаясь дотянуться до телефона.

— Да ляжешь ты или нет?! — орал в ответ Жанлен. — Я без тебя решу.

— Как это — без меня?!

— Да ляг ты.

В итоге оба брата в изнеможении опустились на диван. Жанлен так и не позвонил, а трубка все еще была в его руках.

— Трус, — выдохнул он, вытирая пот со лба.

— От труса слышу, — отозвался Жак, едва переводя дыхание и хищнически косясь на радиотелефон.

И снова молчание.

— Давай так. — Жанлен понял, что отправить брата в больницу не удастся, и решил лечить его сам. — Будешь пить те таблетки, которые я тебе оставлю. Понял?

Жак просиял.

— Понял.

— И лежать.

— Хорошо.

— Я буду в течение дня звонить и узнавать температуру. Если станешь врать, я тебя придушу, понял?

— Понял. — Жак улыбался. Его, кажется, устроил такой вариант. Хвала небесам, в этой дурной ослиной голове зашевелились мозги.

— А на ночь я опять приеду.

— Хорошо.

Жанлен оставил таблетки, сопроводив их кучей наставлений, и поехал домой. Чертов мальчишка, только и умеет, что возражать и упрямиться!

Улицы, промытые дождем, посвежели. Амстердам снова засверкал своим великолепием.

Старые улочки, невысокие дома, кроны деревьев, выглядывающие то там, то здесь. И все же Жанлен чувствовал, что это лишь временное облегчение. Тревога внутри не утихала. Еще бы, наградил бог братцем! Хватит, пожалуй, ума выйти на улицу. Надо поскорее проверить автоответчик, позвонить на работу и предупредить о том, чтобы пересылали сообщения по факсу Жаку на квартиру. Мало ли, срочный заказ.

Такси удалось поймать сразу. Надо наконец купить себе приличный велосипед. Дешевле и удобнее. Жанлен помнил, как в первые месяцы этот специфический амстердамский вид транспорта его забавлял, казался смешным. Но потом… Короче, у него дома уже валялось два велосипеда, а вот третий нужно ремонтировать или покупать новый.

Жанлен вышел недалеко от Ньиве Керк. Сегодня вновь светило солнце. Мелькнула мысль: а не сбегать ли за фотоаппаратом? Хороший день для съемки. Но нет. Жанлен одернул себя. Брат лежит больной, а ему, видите ли, кадры нужны.

Хорош! Молодец! Человеческий эгоизм не знает пределов. Однако тут же где-то далеко другой, чужой голос сказал: он взрослый и сам о себе позаботится. Но Жанлен только усмехнулся этому доводу здравого смысла. Позаботится, как же!

Вдруг впереди, у самой церкви, мелькнула каштановая шевелюра в мелких завитках. Стремительное движение, знакомый поворот головы! Она! Это она! Из головы Жанлена мгновенно испарились все альтруистические чувства. Она!

Неожиданно захотелось последовать за ней.

Отбивающая дробь поступь каблуков уже таяла, удаляясь в расходящиеся косяком улицы. Жанлен внезапно почувствовал какую-то неизъяснимую тяжесть в груди.

Чего же ты стоишь? — спросил кто-то. Жанлен повернул голову — Ньиве Керк улыбалась стеклами огромных окон. И он вдруг понял, что сейчас делает выбор на всю жизнь. Нет, не просто надо идти или не идти за ней. А на всю жизнь.

Навсегда! Еще одно мгновение — и незнакомка растворится в оживленных дневных улицах.

Кто-то ласково шепнул на ухо: иди. И Жанлен побежал.

Ирен едва сдерживала слезы. Боже! За что? И куда теперь идти, ведь она, целый год прожив в Амстердаме, так и не стала на ноги, не обрела самостоятельность и по-прежнему зависит от Марка. Как же так получилось? Как она ошиблась в этом человеке? Пусть теперь хоть розыск объявит, ноги ее больше не будет в его доме.

Боже! До какого маразма может дойти в человеке жажда властвовать, подчинять себе других людей!

Ирен всю свою жизнь боролась за независимость. Сначала с деспотом-отцом, который вогнал-таки в гроб несчастную мать, потом со старшими братьями, потом с первым своим парнем, потом со вторым. Как же так? Как вышло, что и третий оказался тираном? Только сейчас она поняла до конца, в какую ситуацию угодила. Полгода назад небо было восхитительно безоблачным, ничто не предвещало такого финала идеальных, казалось бы, отношений.

В доме отца, в Гавре, она была вроде прислуги. На ней держалось все хозяйство, и при этом четверо мужчин (трое братьев еще не женились) считали ее чуть ли не домработницей.

— Ирен, приготовь на ужин спагетти.

— Ирен, выстирай мой спортивный костюм к пятнице, мы с друзьями едем отдыхать.

— Ирен, пропылесось, ради бога, мебель, ты же знаешь, что у меня аллергия на пыль. Почему всегда нужно напоминать?!

И ни слова благодарности. Ни разу. К Ирен относились как к вещи, у которой нет ни чувств, ни тем более желаний. Отец был строг и держал всю семью в подчинении. Даже старший сын Этьен не решался перечить ему. Что уж говорить об Ирен. Отношение к женщине в их доме строилось на патриархальных принципах, согласно которым мужчина всегда умнее и имеет куда больше прав. Так относились к матери, которая, кроме грязных костюмов и кастрюль, так и не увидела в жизни больше ничего. Ирен была ее лучом света в мрачном подземелье. Она баловала дочурку, дарила ей свое тепло, когда суровый супруг отлучался из дома. А так, девочка чуть ли не с семи лет стала в семье второй прислугой. Ей попадало, если плохо готовила, если не успевала, прозанимавшись в библиотеке, зашить что-то или выстирать. Когда отец замечал пятно на своей одежде или одежде сыновей, отчитывал он за это, естественно, женщин. Ему и в голову не приходило, что, собственно, поставил это пятно сам. Мать, человек кроткий и ласковый, все сносила с ангельским терпением.

Не возражала, не спорила, только слушала, опустив глаза, словно и вправду была виновата, и кивала в ответ. Ирен помнила эту смиренную позу. Так иногда рисуют на иконах святых.

Может быть, именно поэтому отец никогда не бил ее: рука не поднималась. А ведь сыновьям частенько доставалось от него, да еще как! Когда были помладше, отец нещадно лупил их, когда выросли — тоже пускал в ход кулаки. Да, семья всегда жила в нужде. Вечно не хватало на элементарные вещи. Отец разрывался на трех работах, а мать ничем не могла ему помочь — с четырьмя-то детьми на руках! Глава семейства, в этом уж нельзя было его упрекнуть, делал все возможное и невозможное — лишь бы свести концы с концами. Да, страшные времена. Вечные скандалы, ссоры. Пока отца не было дома, мать и дети еще как-то чувствовали радость жизни. По крайней мере, дом оживал, начинали громко разговаривать. Но стоило ему вернуться…

Бесконечные придирки, упреки, выговоры — короче, все то, чем обычно изобилует фантазия изможденного, смертельно уставшего человека.

Месье Бонтурон отрывался на домашних. За чувство безысходности, которое угнетало его, за все унижения, которые приходилось терпеть от начальства, за непосильный труд. Доставалось каждому по очереди. Мальчишки стремились улизнуть из дома еще до того, как отец вернется. Но зато уж если они опаздывали к ужину…

Конечно, отец и сам вырос в подобной семье. И ему с детства если что и доставалось от родителей, так только ругань и колотушки. Он впитал этот быт с молоком матери и на тех же принципах построил свою жизнь.

Несчастье малышки Ирен состояло в том, что девочка, к сожалению, не унаследовала слепой покорности своей матери. Едва сознание забрезжило в детской головенке, как странные мысли стали посещать ее все чаще и чаще. Почему папа несет чушь, а с ним соглашаются? Почему он бьет братьев, а те молчат и не сопротивляются?

Почему это мальчишки после школы сразу бегут гулять, а она должна мыть посуду и делать уборку? И почему им отец всегда верит, а ее считает недалекой простушкой? Что за вопиющая несправедливость? Тем более что Ирен ведь не жила в глухой чаще. В семьях ее подруг дела обстояли совершенно иначе. И она стала восставать против тирании отца. Но стоило только открыть рот, и несчастную постигла участь братьев. Мать плакала, пыталась остановить мужа — это, пожалуй, был первый и последний раз, когда она решилась на сопротивление, — однако тщетно. Отца не смутил пол воспитуемой. В сущности, он ко всем детям относился как к своей собственности, а уж девчонка… Что с нее спрашивать?