Мастерская Алексея Петровича Иванова помещалась в центре Москвы в глубине тесного двора в обособленном строении, в котором когда-то был книжный склад ведомственного издательства. Когда склад перебрался в новое помещение, эта сараюшка получила статус нежилых помещений и была отдана художественному фонду, который в свою очередь осчастливил скульптора Иванова мастерской. Алексей Петрович собственными силами и за личные деньги переоборудовал нежилое складское строение в довольно приличное помещение из четырех комнат со всеми удобствами московской квартиры: центральное отопление, газовая плита, ванна и даже телефон. Разве это не счастье — иметь собственный особняк, о котором он мог лишь мечтать, ютясь десять с лишним лет на правах приживалки в мастерской маститого скульптора — академика, лауреата всевозможных премий, общественного деятеля и депутата. Впрочем, слово «приживалка» здесь совсем не уместно. За тесный уголок в просторной двухэтажной мастерской академика Иванов платил высокую цену — весомую часть своего недюжинного таланта. Он был негласным соавтором многих помпезных монументов, воздвигнутых академиком в разных городах страны. Официально авторство монументов принадлежало академику, имя Алексея Петровича ни на одном не значилось, он довольствовался частью авторского гонорара, иногда довольно значительного, так что тайный соавтор был признателен явному своему благодетелю, который обеспечивал ему безбедную жизнь. Тем более что Иванов выкраивал время и на свои собственные работы. Он создавал изящные статуэтки, которые массовым тиражом штамповали как фарфоровые заводы, так и заводы монументальной скульптуры, отливавшие его композиции в металле. Делал Алексей Петрович и надгробия и мемориальные доски. Работал добросовестно, серьезно, в полную меру своего самобытного, неповторимого таланта, которому в душе завидовал даже его благодетель — академик, завидовал тайно, а явно смотрел на Иванова, как на подмастерье, в лучшем случае как на своего ученика. Избалованный почестями и вниманием власть имущих, самолюбивый и жадный, в своем эгоизме академик доходил до жестокости даже по отношению к близким. Друзья говорили Иванову: «Алеша, твой шеф тебя эксплуатирует. Зачем терпишь? Уйди!» Иванов на это лишь горько улыбался и мысленно отвечал: «А куда уйдешь? Художнику нужна мастерская, тем более скульптору. Это его производственный цех». А жена и слышать не хотела об уходе. Муж имеет хороший заработок, какого рожна еще надо? От добра добра не ищут. Но Иванов искал, искал собственное гнездо. И когда появился освободившийся из-под склада сараюшка, ушел. Он был рад, ощутив свободу и независимость.

В мастерской было тепло, пожалуй, душно. Иванов разделся, даже свитер снял, остался в стального цвета рубахе с погончиками и накладными нагрудными карманами, открыл форточку и поставил на плиту чайник. Затем подошел к давно приготовленному каркасу для композиции, которую он завтра начнет лепить в глине. Эскиз ее, сделанный в пластилине, стоял рядом с каркасом на треногой подставке. Обнаженная девушка сидит на камне-валуне и смотрит в бесконечную морскую даль глазами, полными крылатой мечты, лучезарной надежды и жажды неземной любви. В руках девушки цветок ромашки с одним-единственным не сорванным лепестком. Автор назвал эту композицию «Девичьи грезы». С тех пор, как Иванов заимел свою мастерскую, в его творчестве главенствующее место занял культ женщины. Именно в образе женщины Алексей Петрович видел совершенство природы, гармонию и красоту. Он восхищался обнаженным женским телом, грацией и целомудрием. Он говорил: в этом мире достойны преклонения лишь природа и женщина. И он боготворил их.

Осенью сорок пятого студент института им. Сурикова Алексей Иванов — застенчивый скромный юноша, прошедший через огонь войны, удостоившей его двумя ранениями, встретил очаровательную студентку-первокурсницу Ларису Зорянкину и влюбился первой мальчишеской любовью. В сорок первом году, когда фашистские полчища вступили на смоленскую землю, сельский паренек Алеша Иванов пошел в действующую армию добровольцем. И хотя он был старше Ларисы четырьмя годами, до нее он не знал девичьего поцелуя, не испытывал того святого с незапамятных времен воспетого поэтами и художниками всех народов чувства, которое называется любовью и на котором держится все великое, доброе и прекрасное на планете Земля. Лариса была его заветной мечтой, «гением чистой красоты», ангелом, ниспосланным ему небом, самой прекрасной девушкой не только на планете Земля, но и во всей Вселенной. Для Алеши Иванова не существовало в мире женщин и девушек, кроме Ларисы, его Ларисы.

Студентка библиотечного института (ныне Институт культуры) и в самом деле выделялась незаурядной, можно сказать броской внешностью, певучим, ласкающим голосом, очаровательной улыбкой, иногда переходящей в звонкий смех, шаловливый, как перезвон дюжины колокольчиков. Она охотно позволяла студенту престижного художественного вуза делать с нее рисунки карандашом, ей льстило, что эти мимолетные наброски нравились ее институтским однокурсницам, а ее близкая и единственная подруга Светлана считала начинающего художника талантливым и нарекала ему знаменитое будущее. Своего будущего Алексей уже не мыслил без Ларисы, хотя сама Лариса более сдержанно, чем Светлана, оценивала способности Иванова и не спешила связывать свои планы на будущее со студентом, у которого не было собственной крыши над головой, а все его имущество состояло из солдатской шинели, гимнастерки и хотя и не кирзовых, хромовых, но далеко не новых сапог. Кроме Иванова у Ларисы были и другие поклонники, которых она, как и Алексея, не отвергала, держала на расстоянии чисто дружеских отношений. Она выбирала, благо был выбор; у каждого из поклонников она находила плюсы и минусы, достоинства и недостатки. Один внешне импозантен, даже красив, но высокомерен и глуп, другой нудно-многословен и неказист фигурой, у третьего слишком толстые всегда обветренные губы и большие растопыренные уши, четвертый красив, умен, с положением, но имеет жену, с которой не живет, а расторгнуть брак почему-то не торопится.

Иванов нравился Ларисе своей хотя и не броской, но приятной внешностью: среднего роста, но плотный крепыш, темно-русый, сероглазый, с открытым доверчивым лицом, которое часто озарялось тихой доброжелательной улыбкой, а глаза, большие, оттененные густой бровкой темных ресниц, иногда излучали искренний неподдельный восторг. Не нравилась Ларисе доверчивая простоватая до наивности откровенность Алексея, готовность перед каждым встречным распахнуть свою душу. И еще раздражало Ларису его непоседливость, которую она воспринимала за суетливость. Тем не менее она, хотя и не без деланного жеманства, согласилась позировать ему для скульптурного портрета.

Портрет в три четверти натурного размера был сработан всего за три сеанса по два часа каждый. Простая и очень естественная композиция: юная девичья головка изящно оперлась на красивые руки. Но все пленительное волшебство этого портрета исходило от лица девушки, от ее одухотворенного и вместе с тем загадочно-сосредоточенного взгляда, как бы обращенного во внутрь себя. И в этом чарующем взгляде, в тонких линиях, бережно очерчиваемых нежный овал лица, обрамленного красивой короной волос, было нечто трепетно-неотразимое, излучающее любовь и красоту С особой силой оно проявилось, когда молодой ваятель вырубил этот портрет в мраморе.

От холодного камня струился горячий луч нежности и любви, которые вдохнул в кусок белоснежного мрамора даровитый мастер, вдохнул свою любовь и мечту.

Лариса была приятно польщена. Этот маленький шедевр украсил скромную Ларисину комнату в коммуналке, в которой она жила с матерью — вожатой трамвая. Отец Ларисы не вернулся с войны. Ларисе нравился ее портрет, но она не понимала, что с рождением этого подлинного произведения искусства родился художник большого и самобытного таланта, способный проникнуть в душу портретируемого и рассказать о ней людям через свой восторг. В этом первом шедевре юного дарования воплотилось все главное, что определило будущую основу его творчества: божественное, доведенное до фанатизма, преклонение перед женщиной, ее неотразимой красотой и бездонной глубиной чувств.