Нет, далеко ему было до королевы. То и дело инквизитор останавливался, подглядывал в бумажку, и в течение долгих пауз напряжённо сопел, причём уши его наливались цветом спелой малины. Куда там жаровне!

Хотя, конечно, графика у него тут была потрясающая.

— Признаёшь ли ты имевшие место прискорбные факты? — оторвался от пергамента де Брайен.

— Отчего ж не признать, — улыбнулся я. — Но вот насчёт прискорбных… Тут уж я никак с вашим преподобием не соглашусь. Мир, то есть, конечно, настоящий мир, а не это ваше рукописное средневековье — он куда больше и интереснее, чем вы думаете. Чем скорее вы это поймёте, ваше преподобие, тем лучше будет для всех. В конце концов, разве не глупо — сидеть, уткнувшись носом в монитор, щёлкать по клавиатуре и думать, что всё это взаправду. На улице, кстати сказать, весна, солнышко греет, ручейки по асфальту текут, бензиновые. Понимаешь, настоящие ручейки, не оцифрованные. И столько там дел, дорогой ты мой инквизитор… С девочкой хотя бы прошвырнуться куда-то, двойку по алгебре исправить.

Нет, это я зря. Нельзя нарушать правила. Но вот вырвалось ведь, и назад не засунешь. А лицо де Брайена сейчас же напряглось, глаза превратились в узенькие злые щёлочки, как давеча у королевы, а голос сделался по-осеннему стылым.

— Значит, и здесь, будучи подвешен на дыбе, ты продолжаешь упорствовать? Видно, мало тебе показалось полученных плетей? На что ты надеешься, еретик?

— На твой здравый смысл, преподобие, — не спеша отозвался я. — На то, что тебе знакомо чувство меры, хотя бы иногда. Равно как и чувство юмора.

— Тебе ли говорить о юморе? — нахмурился инквизитор. — Зная, какое тебя ждёт наказание, ты продолжаешь смеяться? Воистину, вот оно, безрассудство. Конечно, твоя молодость может послужить неким оправданием, ибо сказано: «Млад он и зелен, и помыслы его колеблемы южным ветром. Тростию же направляй заблудшего на стезю его, и благом тебе воздаст, войдя в возраст.»

— Красиво сказано, — искренне порадовался я. — Сам придумал или скачал где-то?

— Сие есть древняя истина, — заявил он столь обиженным тоном, что я понял — скачал.

— К сожалению, тростью делу не помочь, — вздохнул я. — Уж вам ли это не знать, ваше преподобие?

— Не было ещё еретика, коего не сумел бы я убедить, — вздёрнул голову инквизитор. — Тростью ли, иными ли средствами…

— Ну, насчёт виртуальных еретиков не знаю, — отозвался я с той же грустной усмешкой. — Я их не программировал. Что же до меня, вам лучше прислушаться к голосу истины.

— А что есть истина? — скептически взглянул на меня де Брайен.

— Истина в том, дорогое ты моё преподобие, что на голове у тебя шлем со множеством проводочков, и сплетаются они в общий кабель, и тянутся к последовательному порту. А руки твои лежат на клавиатуре и судорожно нажимают кнопки, а на модеме мигают зелёные огоньки.

— Это всё? — хмыкнул инквизитор.

— Нет, конечно. Ещё она, истина, в том, что мама больна, а тебе, разумеется, некогда съездить в аптеку за инсулином. Здесь, в Лотарингии, у тебя проблемы поважнее. Еретиков пытать, орков гонять… Истина также и то, что завтра предстоит итоговая контрольная по алгебре, а ты ещё ту двойку не закрыл. Истина номер четыре — ты перестал читать книги, ты забросил даже секцию айкидо, а ведь, между прочим, было заплачено за полгода вперёд. Пятая истина — ты теряешь друзей. Тех, у кого нет модема, с кем надо общаться в режиме реального времени. Довольно, преподобие? А ведь есть ещё и шестая, и седьмая…

— Умолкни, грешник, — негодующе взревел инквизитор. Он соскочил с табуретки, и та покатилась по каменным плитам пола. Он схватил было узкий, с вшитой на конце свинцовой гирькой кнут, бросил его и метнулся к жаровне, где калились клещи с длиннющими ручками.

— Самое время выпить чашечку кофе, — заметил я, тут же последовав своим словам. Сахару, впрочем, бухнуто было излишне — приторный вкус назойливостью не уступал июльской мухе. Впрочем, парочка бутербродов заметно подняла мой тонус.

— И даже это тебя не убеждает, — устало пробормотал инквизитор, швыряя клещи в чан с водой. Омерзительное шипение малость заглушило его слова. — Ну что тебе от нас надо? — выдавил он, поднимая отброшенную табуретку. — Чего ты нас всех достаёшь? Пойми, этот мир — наш. А ты влез и всё напортил. Кто бы ты ни был, оставь нас и дай нам идти своей дорогой.

— Сердце моё полно жалости, — в тон ему отозвался я. — Я не могу этого сделать.

— Тогда… — мрачно отозвался инквизитор, — доверимся предначертанному.

Он стукнул в дубовую, обитую стальными пластинами дверь, и сейчас же камеру наполнили гремящие железом латники.

— Снимите, — кивнул де Брайен на висящего меня. — В сто тридцатую. Отлёживайся до суда, грешник.

— И принимая во внимание вышеизложенное, — тянул козлиным тенорком благообразный старец-судья. Его пышные седины качались в такт словам, и невозможно было понять — настоящие ли это волосы или парик.

Хотя солнце едва поднялось над иззубренным еловым горизонтом, уже изрядно припекало. Старцы в лисьих шубах, надо полагать, тушились в собственном соку, придворные дамы своими веерами подражали вентилятору, а многочисленные рыцари… О, не хотел бы я оказаться внутри этих железок! К полудню, должно быть, доблестные воины спекутся напрочь.

Видно, я слишком втянулся в сюжет, если всерьёз размышляю об ощущениях фантомов. Правда, если это не фигуры, а персонажи, подобно инквизитору и королеве, да ещё и шлемы у них хорошие, хьюлет-паккардовские, то возможно… Нет, вряд ли. Персонажи — они на главные места рвутся, им трон подавай. Интересно, а этот дедушка, Генеральный судья, он кто? Фигура или персонаж?

— И принимая во внимание вышеизложенное, Верховный королевский суд рассмотрел имеющиеся свидетельства и установил несомненную виновность бродяги, прозывающегося Философом. Сей грешник смущал подданных королевства дерзкими и безумными идеями, пытаясь по диавольскому наущению посеять в благочестивых душах сомнения в основах мироздания, и тем самым ввергнуть оные души в бездну мрачного отчаяния. Налицо нарушение Великого королевского свода уложений, параграфы 130, 215, 98, а также древней правды лотарингов и норм нравственности. А посему, учитывая закоренелость вышеобозначенного Философа во лжи и упорное его нежелание покаяться, Верховный королевский суд вынес приговор…

Старец надолго замолчал, шелковым платочком утирая выступивший на лбу пот. Благородное общество замерло в ожидании. Впрочем, плевать мне было на благородное общества. Я видел сейчас лишь королеву и Верховного инквизитора. Первая сжимала подлокотник походного раскладного трона, второй задумчиво поигрывал висящим у пояса кинжалом. Приглядевшись, я заметил, что с синей его мантии исчезли черепа. Однако!

Разумеется, и суд, и приговор были условностью. Здесь, на костровой поляне, ждал уже меня высокий, обложенный штабелями дров столб, вокруг припасены вязанки хвороста. Вязанок почему-то оказалось неправдоподобно много.

Неожиданная мысль обожгла меня: а что, будь это всё по-настоящему? Куда бы делся ироничный Философ? Уж не ползал ли бы в монарших ногах, вымаливая хоть какую-никакую, а жизнишку?

— …к сожжению на костре. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Ну, ещё бы. Кому жаловаться? Держателю сервера?

…Оказывается, мне что-то говорят. Ах да, последнее слово. Смотри ты, как цепляются за традиции. Книжек, видно, начитались.

— Ну что ж, — оглядел я присутствующих. — В принципе, всё, что хотел я сказать, уже сказано. К сожалению, без толку. Не думал, что вы окажетесь такими трусами.

— Чего же мы боимся, наглец? — выкрикнул кто-то из толпы. Судя по ярости тона, персонаж.

— Жизни вы боитесь, дамы и господа. Той самой обычной жизни, где королева провалила вступительные экзамены на юрфак, где инквизитор забросил спорт и нахватал двоек, где каждый из вас, который настоящий — ну, вы понимаете, о чём я, где каждый настоящий кого-то любит, кому-то обязан, на что-то способен. Где надо жить напрягаясь. А вы не любите напрягаться, халявщики. Боитесь. Вот и слепили себе всё это, обвёл я рукой напрягшееся пространство. — Бездарно, кстати говоря, слепили. Хоть бы сперва книжки какие-никакие почитали. Вам, королева, тем более непростительно, — поклонился я в сторону трона. — Собираешься на юридический, так выучи историю. Как минимум в объёме школьной программы. Впрочем, ладно, я увлёкся. Мне больше нечего вам сказать.