«Что ж, тогда послушай мою правду, братик родной».

«Говори!» — сказал я.

И она сказала: «Да вселится Бог в деяния и помыслы доктора Уилбера Рокфеллера Свеина».

И вертолет растворился во тьме.

Так-то вот.

Я возвращался в «Рицу». Я плакал и смеялся. Представьте себе: красавец-неандерталец двухметрового роста в гофрированной рубахе и бархатном смокинге неподражаемо синего, как яйца малиновки, цвета.

У входа в отель толпились люди. Они что-то оживленно обсуждали. Только что они видели, как в восточной части неба явилось знамение и быстро исчезло. А голос с самых небес протрубил на всю округу о разлуке и любви.

Я устремился к маме. Мне не терпелось рассказать ей об Элизиной выходке. Но меня остановил незнакомый мужчина средних лет, который беседовал с мамой. Мужчина был одет в неброский серый костюм, точь-в-точь как детективы у дверей.

Мама представила мне своего собеседника, сказав, что это доктор Мотт. Да, это был тот самый доктор, который изо дня в день скрупулезно обследовал меня и Элизу, пока мы жили в Вермонте. Я вежливо поздоровался и поспешил к развлечениям.

Через каких-нибудь полчаса я снова оказался возле мамы. Доктора Мотта с ней уже не было. Мама вторично попыталась объяснить мне, кем был мужчина, с которым она только что беседовала. Я выразил вежливые и формальные сожаления, что не смог уделить ему больше внимания. Мама вручила мне записку, которую оставил доктор Мотт в качестве подарка по случаю моего окончания института. Записка была написана на писчебумажных принадлежностях отеля «Рица». В ней говорилось: «Если не можешь принести пользу, хотя бы не вреди. Гиппократ».

Да, вот и потом, много лет спустя, когда я переоборудовал Вермонтский замок под детскую поликлинику и небольшой госпиталь, а часть оставил для жилья, я приказал выбить эти слова в камне прямо над главным входом. Но, к сожалению, они производили слишком сильное впечатление на юных пациентов и их родителей. Так что мне пришлось отдать распоряжение, чтобы их убрали. Посетителям казалось, что этими словами я расписываюсь в полной своей беспомощности и нерешительности. Они так же усматривали в них намек на то, что лучше бы им оставаться дома и не дурить никому голову.

Однако, несмотря ни на что, эти слова навечно вписались в мой мозг. И я, действительно, причинил не так уж много вреда. А центром тяготения всей моей медицинской практики явился маленький томик, который я бережно замыкал в сейф каждый вечер, прежде чем отойти ко сну. Было это руководство по выращиванию детей, которое сотворили мы с Элизой во время знаменательной оргии на Бикон Хилл.

По сей день ума не приложу, как нам удалось втиснуть все необходимое в такую маленькую книжицу!

А годы шли своим чередом.

Где-то в водовороте лет затерялась моя женитьба. Жену я выбрал себе под стать. Она была очень богата и доводилась мне троюродной сестрой. В девичестве ее звали Роза Олдрич Форд. Жена была со мной несчастна, потому что я ее не любил и никуда вместе с ней не ходил. С любовью у меня всегда дело обстояло туго. У нас родился сын. Его назвали Картер Пэлей Свеин. Сына я тоже не любил. Картер был мальчиком во всех отношениях нормальным и был мне абсолютно безразличен. Он был чем-то вроде весенней поросли на виноградной лозе — бледной и водянистой, но постоянно увеличивающейся в размерах.

После развода мать и сын удалились туда же, куда и Элиза: в Мачу Пикчу, в Перу. Я не получил от них ни весточки, даже когда стал президентом Соединенных Штатов.

А время шло своим чередом.

В одно прекрасное утро я проснулся и обнаружил, что мне уже пятьдесят! Мама окончательно переселилась ко мне в Вермонт и свой дом в Заливе черепах продала. Она одряхлела и боялась всего на свете.

Она любила мне рассказывать про рай, каким она его себе представляла. В те дни я еще ничего о рае не знал. Я верил, что если человек умер, то навсегда.

«Я чувствую, твой папа ждет не дождется меня, — говорила мама. — И мои мамочка и папочка тоже ждут меня с распростертыми объятиями».

Позже я узнал, что мама не ошиблась. Ожидать новых и новых прибывающих — вот и все занятие тех, кто попал в рай.

До последнего дня мама не уставала повторять, как противно ей все ненатуральное: синтетические запахи, волокна, пластик и т.п. Любила она шелк, хлопок, лен, шерсть, кожу и глину, стекло и камень. Еще она любила лошадей и парусные корабли.

При моем госпитале было двадцать лошадей, а к ним — вагончики, тележки, повозки и сани. Была у меня и собственная лошадь — мощная кобыла клайдесдальской породы. Золотая грива свешивалась до самых ее копыт. Я дал ей кличку Бадвайзер.

Воображение мое стало куда богаче, стоило только заглохнуть технике и прекратиться общению с внешним миром.

Поэтому я ни капельки не удивился, когда однажды поздним вечером, по обыкновению укутав маму покрепче в одеяло, я со свечой в руках вошел в свою спальню и увидел мирно сидящего на каминной доске китайца. Ростом китаец был не больше моего указательного пальца. На нем была синяя стеганая куртка, шаровары и кепка.

Позднее я узнал, что это первый за долгие двадцать пять лет посланник Китайской Народной Республики в Соединенных Штатах Америки.

Мне доподлинно известно, что ни один иностранец, который попадал в Китай на протяжении этих лет, оттуда не возвращался. А выражение «отправиться в Китай» стало своего рода эвфемизмом и означало: покончить жизнь самоубийством.

Так-то вот.

Миниатюрный гость велел мне приблизиться, чтобы ему не пришлось повышать голос. Я любезно предоставил в его распоряжение собственное ухо. Думаю, что зрелище, которое открылось его взору, было не из приятных: поросший волосами туннель с завалами ушного воска.

Незнакомец отрекомендовался как странствующий посол. Его назначили на эту должность, потому что он был хоть как-то различим для постороннего глаза. И добавил, что ростом он гораздо выше среднего китайца. «А я-то думал, ребята, что вы давно потеряли к нам всякий интерес», — сказал я.

Китаец улыбнулся. «Это было не очень умно с нашей стороны, доктор Свеин. Мы приносим свои извинения».

«Значит ли это, что нам известно нечто такое, что вам еще не известно?»

— поинтересовался я.

«Не совсем так, — сказал он. — Вы раньше знали то, чего мы не знаем сейчас».

«Даже представить трудно, что бы это могло быть такое».

«Конечно, — сказал он. — Я помогу вам, доктор Свеин. Я уполномочен передать вам наилучшие пожелания от вашей сестры, которая живет в Мачу Пикчу. Я хочу видеть бумаги, которые много лет тому назад вы с сестрой спрятали в погребальной урне в мавзолее профессора Илии Рузвельта Свеина».

Оказывается, китайцы посылали экспедицию в Мачу Пикчу. Целью экспедиции было по мере возможности «откопать» секреты, которые древние инки унесли с собой в могилу. Члены экспедиции так же, как и мой гость, ростом превосходили средних китайцев.

Да, вот Элиза и сделала им предложение. Она сказала, что знает, где спрятано нечто почище всех секретов инков вместе взятых.

«Если подтвердится, что я говорю правду, — сказала она им, — в виде вознаграждения обещайте мне поездку на Марс, в ваше поселение».

Китаец сказал, что его зовут Фу Манчу.

Я спросил, каким образом он оказался на каминной доске в моей спальне.

«Таким же образом, как мы добираемся до Марса», — ответил он.