Если б все вернуть и перечеркнуть — чтобы снова услышать бесцеремонный Юркин смех, снова подраться из-за выдуманной Атлантиды! Черт с ним, с превосходством воображающего о себе поэта! Имела бы только обратную силу его, Элькина, непостижимая способность! Вернуть бы человечеству Юркин талант!

Но нет. Не шагнуть Юрке за стены убивающей его памяти. Некому затеплить потерявшуюся искру…

Некому?!!

У Эльдара закружилась голова, холодная молния, ослепив на миг, ветвисто вошла в тело.

…На коньке крыши сидел воробей. Проходящий трамвай сотряс воздух, краешек железного листа принял колебания и неслышно задребезжал. У воробья взъерошились перья и сильно зачесались лапки.

…Тополь на углу улицы потянулся, привстал на цыпочки и, по-стариковски хрустнув косточками, перенес тяжесть кроны на другую сторону ствола.

…За стеной пятнадцатилетний мальчишка, пылая, сочинял письмо девушке.

Эльдар прислушался к себе и уловил, как звонкая бесконечность — главный персонаж Юркиных стихов — заново прорезает в нем зрение и слух. Именно бесконечность мира давала ему понять: нет, не бог, а талант делает человека бессмертным! Талант непременно оставляет эхо.

Ни слова не говоря, Бармин выскочил из квартиры, завернул за угол, перебежал горбатый мостик и, чутко ступая по булыжной мостовой, поспешил к лобастому, улыбающемуся вывороченными губами, до боли каменному дельфину. Сколько стихов нашептал Юрке этот питерский старожил, помнивший падение Древнего Рима и переселенный неизвестными мастеровыми в карельский гранит! Эльдар торопился угадать недописанные Юркой и вызревающие в нем строчки…

Становилось все тяжелее нести в себе огромный, пока непривычный и чужой талант. Эльдар на секунду застыл у какого-то окна, вгляделся в отражение, не поверил себе, перешел к следующему — и увидел в стекле то же самое — полноватого увальня с широкой «простецкой» физиономией, украшенной ехидной ухмылкой. Последняя шутка гения!

«Прибавь-ка эти черты к своим собственным, — приказал себе Эльдар Бармин. — Они теперь и твои тоже. Навсегда. Привыкай, дорогой соавтор. Ибо таланты не умирают!»

Эльдар машинально прижал нос большим и указательным пальцами, слегка выделенными из кулака, и раскатисто, с придыханием, фыркнул.

Юрий Петрович Свидерский посмотрел на часы. До конца рабочего дня оставалось часа полтора. Его рабочего дня! — официально смена кончилась, но кто на заводе укладывается в конституционные восемь часов? Правила заводского хорошего тона не позволяют уходить с гудочком. А для главных инженеров гудочков вообще не выдумано. Через пятнадцать минут последнее совещание со специалистами. Затем разобрать почту. Подписать полсотни бумаг. Отпустить секретаря. И вот тут…

Юрий Петрович улыбнулся. Рискнул бы кто-нибудь угадать, чем занимается по вечерам главный инженер у себя в кабинете — за закрытыми дверями и опущенными шторами? О, это тягучее ощущение невесомости, послушное тело, быстрое смещение углов, стен, падающий потолок, птичья зоркость глаз — ну с чем еще сравнишь мудрую память полета?! Юрию Петровичу нравится смотреть сверху на тридцатиточечный телефонный пост, на перекидной календарь с деловыми записями, на цветные карандаши в стакане, на металлический пятиугольник Знака качества. Все принимает необычный, неземной вид. Разумеется, кабинет — не тундра, не ночной парк, не цирк и даже не конференц-зал, не очень-то разлетаешься. Но к габаритам своего кабинета Юрий Петрович давно притерпелся. Довольствуется уже не самим полетом, а сознанием, что умеет, что в любой момент полетит!

Если бы Юрия Петровича спросили, как он этому научился, он бы затруднился ответить. Бабка Стешиха — она ведь не учила, она только заверила, что он может. И все. И он полетел. А потом лишь ставил дыхание, отрабатывал рулежку, тренировал вестибулярный аппарат, потому что при быстрой смене высоты кружилась голова. Умение летать, говорила бабка Стешиха, как совесть: либо есть, либо нет. И с этим уж ничего не поделаешь…

Загудел динамик внутренней связи:

— Юрий Петрович, к вам товарищ Шабалов. Говорит, вы ему назначили.

«Какая-то знакомая фамилия. Но, по-моему, не заводской. Может, из газеты? Совершенно из памяти выскочило…»

— Попросите войти, Лия Константиновна. Только предупредите, пожалуйста: у меня десять минут до совещания.

Дверь отворилась прежде, чем он закончил фразу.

— Мне хватит, Юрий Петрович. Во всяком случае, я не помешаю, — сказал незнакомец.

Впрочем, незнакомцем его можно было назвать с великой натяжкой. Определенно, где-то его Юрий Петрович видел. В райкоме? В министерстве? Странно. Эти безупречные молодые люди, светящиеся энергией и обаянием, имеют почему-то неяркие малоприметные лица и плохо запоминаются.

Гость окинул кабинет коротким взглядом — будто выстрелил. Интерес, кажется, проявил только к телефону и волосатой пальме до потолка. Главный инженер по-прежнему вопросительно смотрел на него.

— Вы фантастику любите, Юрий Петрович?

«Все-таки из газеты», — разочарованно подумал Свидерский, огорчаясь непростительной своей промашке.

— Это я к тому, поверите или нет, — продолжал незнакомец. — Не у всех, знаете, уровень позволяет.

К каверзным вопросам и чужому остроумию Юрий Петрович относился без восторга. Обработка издалека чаще всего кончается весьма прозаически. А понятия обычного и необычного редко дают право вспоминать о фантастике. Даже если бы вдруг Юрий Петрович начисто потерял здравый смысл и воспылал страстью к выдумкам, в самом Шабалове не было ничего невероятного. Кроме, может быть, висящего на шее вогнутого диска на массивной цепочке. Максимум, что мог отвести гостю в своей памяти Свидерский, так это командированный из Москвы.

— У меня мало времени, товарищ. Не знаю, простите, вашего имени-отчества…

— Арт. Называйте меня Арт.

— Просто Арт? Да. Так какое у вас ко мне дело?

— Я инспектор из будущего.

Свидерский с тоской посмотрел за окно. Везет же ему, черт возьми! Не просто инспектор, а прямо-таки из самого-самого будущего… Думай теперь, как поспособнее выпроводить. Разве что в охрану звякнуть?

Он нажал кнопку.

— Лия Константиновна!

Шабалов твердо смотрел в глаза. Свидерский смешался и сказал совсем не то, что хотел сказать:

— По винту люди еще не собрались?

— Один Бармин, — послышалось из динамика.

— Подойдут — пропускайте сразу, без задержки.

— Хорошо, Юрий Петрович.

Свидерский с сожалением снял палец с кнопки. Нет, нужен условный сигнал. А то из-за своей тактичности вляпаешься в историю. Сиди вот теперь наедине с психом! Завтра кадровикам голову отверну: куда охрана смотрит? Полный завод посторонних, а они себе дрыхнут на постах!

Юрий Петрович счел нужным разъяснить незваному гостю обстановку — вдруг, на счастье, тот окажется догадливым?

— У нас ЧП, товарищ Шабалов, ходовой винт не держит…

— Разрешите присесть?

Свидерский в душе смутился и едва заметно побагровел. Деликатным этим вопросом гость сразу дал понять, что признает законность колебаний главного инженера, но уходить не собирается. Похоже, и мысли не допускает, что другим некогда… Оставалось предложить незваному гостю стул и вновь принять вопросительное выражение лица.

Шабалов сел, тронул край диска:

— Не возражаете, если я запишу нашу беседу?

— Но… Для меня, поверьте, все еще несколько туманна… э… цель.

— Да-да, момент!

Шабалов отстегнул диск и установил на шкафу за спиной Свидерского. Когда вернулся, на груди его горел точно такой же. Юрий Петрович ощутил странное жжение под ложечкой.

— Я считаюсь экспертом по вашему времени, — пояснил Шабалов. — Как вы, надеюсь, понимаете, оно интересует не только историков, но и психологов, литераторов, художников. К сожалению, нам неясны некоторые тенденции двадцатого века. В частности, как зарождаются в ваших современниках ростки будущего. Задача настолько важная, что некоторым моим коллегам разрешено в отдельных случаях выходить на прямую связь. Если, разумеется, есть стопроцентная гарантия сохранения тайны.