И команде действительно приходил конец. Витя не только сам не мог ничего, он дезорганизовывал и морально разваливал команду. Все знали: если Шушера в команде - не выиграть ни за что. С одной стороны, с Витей у команды становилось на одного человека больше, но с другой - на пять меньше. Витя понуро брел в ту команду, куда его направил Физкультпривет, а на голову несчастного Вити градом сыпались щелбаны.
- Ат-ставить! Кр-р-ругом! Кр-р-ругом!
Много можно рассказывать о том, как Витя целеустремленно вел команду к проигрышу. Во время игры в волейбол, например, он мог молниеносно присесть, закрывая голову руками, вместо того чтобы взять легчайший мяч, как это сделала бы любая девчонка; он мог ни с того ни с сего выставить в сторону руку и зацепить кончиками пальцев мяч, который преспокойно шел в аут от подачи противника; что же касается собственной подачи, то Витя либо промазывал по мячу, либо запускал его свечкой в небо.
Еще веселее было с Витей на баскетболе. Конечно, таких дураков, которые передавали бы Вите мяч, среди ребят не было. Но и без этого Вите находилось занятие. То он шлепался под ноги игроку своей команды, который атаковал корзину, то, наоборот, его нога сама собой подворачивалась под ногу нападающему противника в штрафной площадке Витиной команды; нападающий летел кувырком, и его команда затем приплюсовывала ловко забитые штрафные к своему счету. Ну и так далее.
Да, на уроке физкультуры Витя был в центре внимания. Однако странно устроен человек: собственная незаметность и никчемность мучила Витю, но и такое внимание его не радовало. Тогда в чем же дело?.. Возможно, в том, что не надо слишком много внимания уделять собственной особе? Именно так сказала совсем другому человеку и по совсем другому поводу их классная руководительница.
Если уж перечислять все огорчения Вити, то надо вспомнить и о его неблагозвучной кличке. Но опять-таки клички в классе имели многие, а прозвище Балбес, например, было еще менее благозвучно, чем Шушера, что не приносило ни малейшего огорчения Балбесу-Бурмусову. Но Витина кличка появилась не просто так, а имела свою причину, и причина эта тоже была одним из переживаний Вити.
Витя говорил вместо "с" - "ш". Но не всегда, а лишь в некоторых случаях. Например, слова "слушать", "сушка", "шоссе", "существительное" Витя произносил как "шлушать", "шушка", "шоше", "шущешствительное". Вот такой у Вити был дефект речи. Мама водила Витю к логопеду, но то ли логопед попался неважный, то ли Витя был каким-то особенно неподдающимся ничего у логопеда не получилось, и Витя как говорил "шушка", так и продолжал говорить.
В интернате исправлением Витиного дефекта поначалу решила заняться учительница русского языка, или, как ее называли, русачка. Она сказала:
- Синьков, скажи "шоссе".
- Шоше, - послушно повторил Витя.
- Не так. Вслушайся: шос-се.
- Шоше, - вытягивая от старания шею, сказал Витя.
Русачка повысила голос:
- Синьков, надо стараться! Шоссе!
- Шоше! - крикнул Витя, запрокинув голову.
- Шоссе! - крикнула русачка.
- Шоше! - крикнул Витя.
- Соше! - еще громче крикнула русачка, не слыша хихиканья.
- Шоше!
- Соше!
- Шоше!
- Шоше!! - заорала русачка под хохот класса.
С тех пор исправлением Витиного дефекта никто не занимался, а на перемене к Вите, евшему бублик, подошел Бурмусов и сказал:
- Шушера, дай шушку!
Вот так из Вити получился Шушера.
Был ли у Вити друг?.. Опять-таки как сказать. Был человек, который очень хорошо относился к Вите и с которым с единственным Витя чувствовал себя уверенно и спокойно. Этот человек - девочка, и звали ее Надя Кот. Только вот ведь как бывает: Витя вроде бы и ценил Надино к себе отношение и в то же время в грош его не ставил. Витя каждую минуту чувствовал, что за одну поощрительную улыбку Бурмусова, за один добродушный хлопок по плечу Петракова он не глядя отдаст Надю Кот вместе с ее хорошим отношением. Да что там Петраков или Бурмусов! За единственный одобрительный кивок любого из ребят он отдал бы Надю со всеми, грубо говоря, пуговицами. Хорошо, что Надя этого не знала. И даже не подозревала. Надя была доброй, очень доброй, и такие мысли насчет Вити просто не могли появиться у нее в голове.
Надя пришла в интернат и в их класс на полгода позже Вити. Конечно, ее посадили именно к нему, потому что только он сидел за партой один.
- Тебя как зовут? - спросила она.
- Витя. А тебя?
- Надя. А фамилия - Кот.
- Почему не Пес? - глупее некуда сострил Витя.
Соседка молчала, и Витя оцепенел, ожидая затычины. Потом он скосил глаза на Надю. Она спокойно расписывала шариковую ручку на тыльной стороне тетради, слегка улыбаясь. Витя впервые видел такую безобидную девчонку. И уже в спальне, засыпая, он вдруг вспомнил о своей глупой шутке, и ему стало стыдно. С запоздалым раскаянием он стал мысленно исправлять этот разговор. "Почему не Пес?" - спросил он, а Наде надо было ответить: "Потому что ты осел". И, засыпая, он поверил, или это ему уже приснилось, что именно так оно и было.
Сначала Надя показалась Вите очень красивой. У нее было белое, матовое лицо, волосы воронова крыла, длинные брови шнурочком, узкие черные глаза в густых ресницах, широкий, спокойный лоб и сочные, необычайно яркие губы. Однако, присмотревшись, Витя увидел, что Надин рот был, пожалуй, чересчур велик, зубки кривоваты, а нос в мелких веснушках и со смешной продольной черточкой на конце. Да и прекрасные темные волосы не много красоты добавляли Наде - она мастерила из них два нелепых, по словам Бурмусова, "закрутона", болтающихся над Надиными ушами, как уши сеттера или спаниеля.
Эти "закрутоны" скрывали аккуратные Надины уши с крохотными золотыми сережками, которые, однако, сразу же углядела их классная. На ее распоряжение немедля снять сережки Надя ничего не отвечала, спокойно глядя в лицо классной и тихо улыбаясь. Конечно, классная была уверена, что на следующий день сережки исчезнут, но Надя и не думала их снимать. Все с той же благожелательной улыбкой она выслушала приказание классной избавиться от этого безобразия и села за парту, легонько передернув плечами. И лишь Витя-Шушера услышал, как Надя пробормотала:
- Кто мне их надел, тот и сымет. Вот такочки.
Тихое Надино сопротивление победило. Классная сдалась, вконец измучившись Надиным упрямством и посвятив напоследок воспитательный час разговору о девичьей скромности и о том, что не надо слишком много внимания уделять собственной особе.
Однако дело было совсем в другом, и скоро Витя обо всем уже знал.
- А когда меня мамка в интернат собирала, сережки эти надела, говорила Надя, подперев голову рукой и пригорюнясь. - Это не мои сережки, мамины. "Буду спокойная, - говорит, - что хоть там их ирод не ухватит". Это на папашку она, он у нас пьющий. Все-все из дома тащит. А мамка взяла и завербовалась, мы лимитчики, из деревни приехали... Не сбегли от папашки: и тут достал.
- Надо прогнать, - советовал Витя, - с милицией! И засадить его, чтоб не вякал!
- Как засадишь? Свой все ж. Его мамка по сю пору любит. Он видный мужчина, рослый такой, курчавый.
В Наде было что-то неистребимо деревенское. Она говорила "огвурец", "плевается", но, странное дело, ее никто не дразнил.
Почему Вите было легко с ней? Да потому, что Надя не обращала на него внимания. Однако это было вовсе не то обидное "в упор не вижу" - просто Надя была не тем человеком, что получает удовольствие, тыкая пальцем на соринку в глазу другого, не замечая при этом в своем бревна. Витя шепелявит? Ну а Надя обожает орудовать резинкой и протирает свои тетради до дыр. Витя неуклюжий? Зато Надя на уроке пения не может взять верно и двух нот.
Что и говорить, счастливый характер был у Нади! Именно с Надей Витя-Шушера впервые разговорился, именно ей он рассказал про маму и про Алика, про свою домашнюю жизнь, когда временами ему бывало так несладко и все-таки лучше, чем здесь. Это с Надей прятались они под черную лестницу, где стояли ведра и швабры, и уминали всяческую вкуснятину, которую, несмотря на запрет воспитателей, Надя привозила из деревни после каникул: пахнущие чесноком малосольные огурчики, розовое сало, огромную, до хруста обжаренную индюшиную лапу.