— Знаешь, она много мне рассказала о растениях, и это дерево — одно единственное, которое её зацепило. Она создала целое святилище сортов бонсай и других восточных растений, но я ни о чём таком в то время не думал. Было похоже, что она знала, что умирает, и не хотела мне говорить. Как будто не хотела это признавать, — он вздохнул. — Она устала задолго до этого, и я приписывал это многим вещам, которые ни черта не значили. Приписывал бывшему мужу-ублюдку, сыну-подростку, который не ценил её достаточно. — Я хотела перебить его и сказать, что она знала, что он любил ее, ценил ее, но я промолчала. Он нуждался в этом больше, чем сам понимал. — Приписывал работе в бизнесе, который не предполагал роскоши... Приписывал её наплевательскому отношению к самой себе, потому что меня она любила больше. Но, в конце концов, причиной был асбест, который и убил мою маму.

Я была так рада, что мы были наедине, потому что я спрыгнула со своего места на его сторону, сжимая его в своих маленьких руках до того, как он сможет вымолвить еще хоть одно слово. И я не ошибалась, когда думала, что ему нужна защита, но ошиблась в том, насколько глубоко мы были испорчены.

Самым интимным моментом, который я когда-либо разделяла с кем-либо, был момент, когда я обхватила Вона сзади, а он тихо рыдал в моих руках. Мы будто находились в своём собственном пузыре боли, отчаяния, вины и страданий, в то время, когда весь мир вокруг нас продолжал жить.

Мне было плевать на то, кто смотрел на нас. Мне было бы плевать, что подумала бы Мэри, если бы она сейчас вышла с нашим кофе и едой. На что мне было не наплевать, так это на то, чтобы защитить парня, который винил и мир, и себя в смерти своей матери. Я хотела защитить его от той боли, но для этого было уже поздно, и ему нужно было это понять. Этот вид агонии разрушил бы вас изнутри. Мне было это известно. Я смотрела на своего отца и видела, что она сделала с ним, и я боялась за своего брата, если я не выкарабкаюсь. Я боялась, что он будет запивать горе как Вон и никогда не выберется из этого.

Вся эта боль внутри него переместилась прямо ко мне в душу, и мне было больно за него, но на тот момент я лучше всего знала то, что единственное, от чего его нужно защитить — это я.

Не было никакого чёртового исхода, где я позволила бы ему пройти через беспомощность наблюдения за тем, как тот, кто ему дорог, увядает, словно осенний лист. Да, довольно поэтично, в голову не шло ничего, кроме поэзии. Я чувствовала, как боль и ненависть горят в моей собственной беспомощности, хотя и научилась, как это обуздать, потому что никому легче от этого не стало бы. Вместо этого я ласково успокаивала парня и поэтому дала прочувствовать это всё. В какой-то момент он перестал дрожать и уткнулся лицом мне в шею, а моё сердце сбилось с ритма. Клянусь, если бы это не рак меня убивал, то это сделали бы его нежные касания.

Я чувствовала его пульс под своей ладонью, сильнее и быстрее моего, когда он бился под кожей. Он поднял свою руку и пропустил сквозь пальцы мои волосы на затылке, и мурашки снова одолели меня, как только он мягко поцеловал мою шею. Влага на его ресницах щекотала мою кожу, поэтому я боролась с желанием извиваться. Его маленькие поцелуи переместились с шеи на челюсть, а от его дыхания напротив в моем животе зародилось тянущее ощущение.

Его губы остановились у уголка моего рта, и мне всего лишь требовалось немного повернуть голову, чтобы он меня поцеловал. Он ждал, пока я решусь переступить черту, которую сама же нарисовала и теперь хотела стереть. Моё сердце как сумасшедшее трепетало в груди напротив его плеча, что это было почти больно.

— Ничего, что это публичное место? — раздался разъярённый женский голос, сопровождающийся громким звоном тарелок, сталкивающихся со столом, когда я быстро вырвала ладони из рук Вона.

Не прошло много времени, прежде чем вина и стыд стали моими лучшими друзьями. Вина висела на мне мёртвым грузом, потому что после того, как я выяснила, что болезнь, высасывающая жизнь отняла у него мать, я без сомнений знала, что не позволю ему наблюдать за тем, что она делает со мной. Но всё же, я не отталкивала его от себя, чтобы спасти, а засасывала всё глубже. Я хотела целовать его, хотела чувствовать его горячее дыхание напротив своего рта, хотела тот невинный поцелуй, который мы разделили этим утром, сидя на холме в задней части его грузовика.

Тем не менее, это не должно было произойти, неважно как сильно и отчаянно мы этого хотели. Вону нужна была свобода от цепей смерти, а быть рядом со мной — значит бросить якорь в ад, от которого он отчаянно хотел освободиться.

Мне не удалось извиниться перед Мэри перед тем, как она ушла. Я просто сидела на своём стуле и пыталась отстраниться от единственного парня, который помог мне почувствовать настоящую, свободную жизнь, что теперь ощущалась карточным домиком, грани которого вращались вокруг меня.

Счастливое будущее Вона не рядом с девушкой, у которой заканчивался «срок годности». Вон потянулся к моей руке, а я... потянулась за своим кофе. Да, я знаю... Я курица. Большая, жирная, эгоистичная, больная курица.

Я не знал, что сказать или сделать. Глаза Харпер были будто омрачены. Этого не было до того, как я сказал ей правду, и я бы очень хотел держать свой большой рот на замке до тех пор, пока не смог бы объяснить всё лучше, наедине.

В её глазах всегда таилась тяжесть бремени, которое она несла, но сегодняшним утром, когда мы были вдвоём в моём грузовике, я увидел их истинный свет и узнал настоящую Харпер. Сейчас она была мрачной из-за моей чертовой жизни, и я ненавидел себя за то, что втянул её в это.

Кто, черт побери, вообще делает такое с человеком, о котором заботится? Придурки — вот кто. Я настоящий сын своего отца. Он был проклятьем, мама ненавидела его, и я научился ненавидеть его тоже, и мой гнев иногда брал надо мной верх.

Конечно, «черт побери»^[13] было неубедительной версией истинного слова и вырвано из хорошего телесериала. Это раздражало некоторых людей, но мне все равно, так как мама предпочитала это слово. Только то, что она в земле, не означало, что я должен был перестать уважать её желания.

Мне нужно было позволить Блу уйти, — она явно боролась именно с этой мыслью. Я узнавал состояние бегства, когда видел его. Я хорошо в этом разбираюсь. Знаю, что должен, но тем не менее, я не мог позволить ей уйти. Я не знал историю этой девушки, её друзей, секрет, что она скрывала, но я знал её.

— Итак, — я выдохнул. — О чем ты думаешь?

Она отпила свой кофе, глядя на меня через чашку, и я сделал тоже самое, несмотря на то, что не испытывал сейчас потребности в питье или еде.

— Я думаю, что у меня и моего лучшего друга много призраков, с которыми нужно бороться. С некоторыми мы можем иметь дело, некоторыми нужно поделиться, а есть те, от которых мы должны друг друга защищать. То, что ты только что сказал мне, должно было быть сказанным, и я собираюсь помочь тебе. Первым делом тебе нужно проверить наши печенья на наличие плевков, так как я немного боюсь мести Мэри.

Я не мог подавить смех, который был готов вырваться из моей груди. Конечно, я знал, что она не серьезно относилась к напряжённости, возникшей между нами, но я ничего не имел против. Она захихикала и толкнула в мою сторону тарелку, сморщила свое милое личико под своими прекрасными волосами, в которые мне все ещё хотелось запустить руки.