- Тебе говорили, что ты на нее похожа? - совсем тихонько спросил капитан.

- Ямочки?

- Что там ямочки... - Он помолчал. - Что там ямочки!.. Я не говорил, что я кончил плавать? Вернулся из последнего рейса. Пора. Когда-нибудь надо... Что ж ты босиком стоишь?

- А ты только что заметил?

Дня через два вернулся и дизель-электроход капитана Алферова. Петр Петрович ходил в гастроном и вернулся с большим, тугим пакетом, тяжелым от бутылок и еды, и сам стал расставлять тарелки и стаканы.

Туалет все еще стоял нераспакованный, нелепо забив кухню.

В кино ребят на этот раз не отсылали. Они сами забились пораньше в свою комнату по постелям, молча в темноте насторожив уши, точно зайчата, заслышав мягкие лисьи шаги у норки.

Они ждали долго, так томительно долго, что устали слушать и заснули один за другим...

Поздно ночью, вынырнув из глубокого сна, проснулась одна Ленора. В столовой шумел мужской разговор.

Гудел голос капитана Бычкова. В щели под дверью ослепительно сияла полоса света - зажжены были все лампы.

- Петр Петрович! - восклицал Бычков трезвым, только глубоко прочувствованным тоном, какой у него появлялся, когда он много выпивал. Друг Петр Петрович! Да ведь только один компас на свете, который никогда не ошибается и не дрогнет!.. Который неумолимо!.. Это компас с нарисованной стрелкой, капитан!

Капитан Алферов сосредоточенно-тихо говорил:

- Петр Петрович! Успел отдать якорь, застопорить, пока есть фут соленой воды под килем? Точка. Порядок!

- Удивление!.. - не давая договорить, хмуро твердил свое отец. - Вы меня вот как знаете, все знаете. Было у меня счастье! Было! А человек, у которого счастье было, - это есть счастливый человек! Это другим объяснять - очень ясно! А сам запутаешься: кажется, идешь курсом прямо на каменный мол со всего хода и поздно за руль хватаешься, а уж зубы стиснул, глаза прижмурил, ждешь, как ударит! И вдруг вся эта гранитная кладка прорывается, как бумага, как мокрая бумага, даже без шума... и ты сквозь все прошел, и чистая вода впереди до самого горизонта!

У Леноры все начало путаться в голове, и слова отца казались ей то обещающими счастье, то зловещими и двусмысленными. Совсем замучившись, она снова вдруг как утонула - уснула крепким тревожным сном, и когда опять открыла глаза, было оттепельное утро - серое, пасмурное, дымное, едва просвечивающее в окна.

Ей вдруг вспомнилось, откуда-то само выскочило слово "мальчишник", это когда пропивают перед свадьбой холостую жизнь! Ужасное, пьяное, сопливое слово (и где она слышала?). Долбило какое-то железо в доме, а в столовой, где шумели всю ночь, была тишина.

Все били железом в железо, и чем-то зловещим отдавался этот звук, и только когда он вдруг перестал, она вспомнила: это звук несчастья в доме звук отбиваемых шпингалетов кухонных дверей.

Тогда она рывком выскочила из-под теплого одеяла, дрожа от волнения и холода, натянула вытертый фланелевый халатик и, шмыгая шлепанцами, потихоньку скользнула в столовую.

Там на столе все было не убрано, набросано, но никого не было. Она прошлепала в прихожую и прислушалась: кругом все было тихо, только со двора неясно слышались голоса. Из кухни несло уличным холодом, и там стало странно светло, как-то просторно, и вдруг она поняла почему: туалета в кухне больше не было. Капитаны втроем, шагая в ногу, выносили туалет по снеговой дорожке к дожидавшейся на улице машине.

Шофер в морской шинели все пытался с какого-нибудь боку подсобить, но они его отстраняли, шагали в ногу, и нераспакованный рогатый туалет покачивался в их руках, нелепый среди снежных деревьев и сугробов.

Потом они приподняли с одного края и дружно втолкнули туалет в кузов. Шофер забил на крюки задний борт, а они все трое, не оглянувшись, отряхивая руки, пошли обратно к крыльцу, где, распахнув им дверь, тиская зажатый на груди халатик, замирая и дрожа, ждала их Ленора.

1967