Зина вывела его в сени, подняла лампу над большим рукомойником с грязною, треснувшею мраморною доскою. Кайзер нажал педаль, стал мыть и тереть щеточкою руки. Спросил весело:
- Откуда здесь такой рукомойник?
- Из усадьбы княжеской. По всем избам вещи оттуда.
Дверь в черную избу была открыта, от керосиновой коптилки поднималась в темноту медленно крутящаяся струйка копоти. По лавкам сидели молчаливые мужики и смотрели на доктора. Кайзер удивленно поднял брови, взглянул на Зину:
- Чего это там собрались? Свадьба, что ли? Непохоже - сидят, как на похоронах.
У Зины задрожали губы, но ничего не ответила.
Доктор исследовал роженицу, встал и решительно сказал:
- Конечно, щипцы! И медлить нельзя. Прокипятите их...
Чего это у вас так руки дрожат? Аи-аи, товарищ! Разве можно так волноваться!
У самого у него в глазах горел тот веселый, спокойно-уверенный огонь, какой Зина привыкла видеть у него перед ответственной операцией. И опять она твердо поверила, что все у него кончится хорошо. И все-таки засученные по локоть девически тонкие руки Зины дрожали, когда она наложила фланелевую маску на лицо бабы и стала капать на маску хлороформ.
Операция была трудная. Мышцы на засученных руках Кайзера поднимались буграми, но щипцы оставались на месте. Зина с ужасом поглядывала на доктора и старалась прощупать исчезающий пульс у роженицы. Кайзер покрутил головой.
- Nun!
Und gehst du nicht willig, so brauch ich Gewalt!
(Неволей иль волей, а будешь ты мой!)
Он перехватил руками блестящие ручки щипцов, ушел головой в плечи, стиснул зубы, и мышцы на его предплечиях стали вздуваться, как будто кто надувал их воздухом, В черной избе тускло чадила коптилка, за окнами гремели в саду соловьи. По скамейкам у стен сидели мужики, молчали и ждали.
Высокий старик медленно встал, вышел на цыпочках в сенцы, тихонько приотворил дверь и заглянул в чистую избу. Увидел он ужасное. Кровать была выдвинута на середину избы; ярко-белые, полные, подогнутые женские ноги поперек кровати, между ними - доктор в белом халате, засученные по локоть мускулистые руки, в них - блестящие стальные ручки, от них рычаги уходили меж раздвинутых ног в живот женщины, доктор изо всей силы тянул за ручки, а от головы Акулины на его работу смотрело бледное, искаженное ужасом лицо акушерки.
"Вы что тут, разбойники..."
Так хотел крикнуть старик, хотел затопать ногами и ворваться в избу. Его взял за рукав коротконогий его брат, председатель сельсовета, и решительно потянул назад.
- Уходи, Мокей! Не гляди...
Мокей вырвал рукав.
- Ты погляди, погляди, что делают!
- Иди, говорю тебе. Не гляди! Я тебе категорически объясняю: обожди! Наука, она, как говорится... она себя может оказать в самом конце. А ежели что... Пойдем, пойдем, говорю тебе! Нужно действовать, как говорится, организованно, а не кустарным способом. Чтобы всем обществом... Ежели что...
Он увел брата назад в горницу. Высокий старик стоял с черным лицом, хрипло дышал и засучивал рукава. Все с ожиданием смотрели на него, а он дышал, как запаленная лошадь, и все засучивал на локти сползавшие рукава рубашки.
И вдруг... вдруг через сенцы донесся в горницу захлебывающийся, шамкающий младенческий плач. Правая рука старика замерла на левом локте. У всех раскрылись рты и остановились глаза. Потом гурьбою бросились в чистую избу, впереди других - высокий старик.
Среди избы стояла Зина со светлым, восторженно-радостным лицом, на ее руках захлебывался плачем красный ребенок, скашивая губы на сторону. Родильница с бледным лицом тихо дышала, закрыв глаза.
Доктор, в окровавленном фартуке, с весело блестящими глазами, обтирал ватою страшный стальной инструмент. Высокий старик задохнулся, сделал к доктору два шага - вдруг опустился на колени, охватил руками его сапог и припал головою к голенищу.
Удален был послед, наложены швы, родильница очнулась от хлороформа. Чистая горница была полна народу.
В сенцах доктор, гремя педалью и скрипя ржавыми рычагами, умывался над мраморным рукомойником. Зина стояла рядом и - вдруг разрыдалась. Села на кадушку с отрубями, давила руками челюсть, и все-таки рыдала, и смеялась сквозь рыдания, и с восторженной любовью глядела на Кайзера. Кайзер, намыливая мускулистые свои руки, сказал с улыбкою:
- Аи, аи, товарищ! Разве можно быть такой нервной?
Зина проговорила сквозь счастливые рыдания:
- Вы не знаете, вы не знаете, что могло быть!.. Ведь эти все, что там были, в черной избе, - они пришли вас убивать.
Я сказала про щипцы, они: "Ни за что не позволим!" А потом сказали: "Ну, хорошо, но только, если баба умрет, мы его живого не выпустим!" Что, что я могла сделать? Не могла же я вас не позвать!
Доктор неподвижно стоял с намыленными руками. Засмеялся:
- Д-да-а!..
Потом побледнел, как будто сейчас только сообразил, что могло случиться. Чуждыми, скрытно враждебными глазами поглядел на Зину и сказал про себя:
"А ведь она была уже без пульса..."
ВЕРЕСАЕВ (Смидович) Викентий Викентьевич (1867 - 1945). В глуши. Впервые опубликован в литературно-художественном сборнике "Недра", кн. 15. М.. 1929. Печатается по изданию: Вересаев В. Избранное в 2-х т.. т. 2. М.. Художественная литература, 1959.