Через пять минут ум его заработал снова. Он перечитал заметку, вникая в смысл каждой фразы, делая максимальные усилия, чтобы ее усвоить. Быстрые мысли то дополняли, то пронизывали, то останавливали чтение.

«Улица Дайу, 18. Моя улица. В двух шагах от меня. Почти рядом. Чрезвычайно странно. Я не представляю себе, что это за флигель. Я даже не подозревал об его существовании. Большой двор… Какой двор?»

Наблюдательности у него мало. Он это знает. Но не любит признаваться себе в этом. Идя по улице, он вечно погружен в свои мысли и рассеян. Взгляд его пронизывающих глаз становится по-настоящему зорок лишь тогда, когда он сознательно устремляет их на что-нибудь.

«Женщина. Интуиция сразу подсказала мне, что это женщина. Но она казалась мне старше. Умерла неделю тому назад. Неверно. Шесть дней тому назад. Тупое орудие и нож».

В общем, картина происшедшего, с первого же дня сложившаяся в его мозгу, оказалась замечательно точной. Женщина немного старше, чем на самом деле. Домишко вместо флигеля. Незначительные расхождения. В какое время дня это произошло? Как именно развернулось действие? В газете об этом ни слова. Однако и тут предположения Кинэта, дополненные весьма сдержанными признаниями наборщика, не могли быть уж очень далеки от истины.

«Плохая наблюдательность? Возможно. Впрочем, при известной методичности это поправимо. Зато я в высшей степени силен во всем, что касается умственных построений или воссоздания фактов».

Приятная мысль внезапно выталкивается другой, неприятной. Он спас этого человека, пусть только на время. И за шесть дней постоянных встреч не добился от него признания даже в том, что весь Париж узнал сегодня из газет. Правда, переплетчик не настаивал. Наоборот. Он предпочел окутать Легедри своим влиянием, приучить его мало-помалу к повиновению вообще. Вырвать у человека тайну — значит овладеть им частично. Кинэт же хотел забрать в руки всего человека целиком. Тайны обнаружились бы впоследствии сами собой. В последнее время Кинэт думал, что торопиться некуда. Тайны уже начали обнаруживаться. Но они могли бы обнаруживаться быстрее.

Что сообщил ему этот человек? Свое имя: Огюстен Легедри. Свой возраст: тридцать один год. Он рассказал о своем детстве, о работе, о неудачах, о плутнях, О душевных состояниях. Странное изобилие душевных состояний. Легедри от природы человек беспокойный. Он носится со своими горестями. Он не только болеет ими; у него страсть к ним. Он не умеет выражать их; однако, после целого ряда повторений, отступлений и запинок они все-таки производят впечатление на собеседника. Кинэту кажется, что он как нельзя лучше представляет себе, почему наборщик в один прекрасный день сделался убийцей. Но он представляет себе это без всякой симпатии. Преступление Легедри основано на глупости и слабости. Он, Кинэт, презирает это. Легедри пришел к своей жертве с намерением не убить, а обокрасть ее. И решился он на кражу не столько из нужды в деньгах, сколько по злобе. Он пришел в бешенство, когда потерял свое последнее место и не нашел нового. Он злобствовал не столько на общество по-анархистски, сколько на самого себя и на судьбу. Если он убил (он не признался в этом переплетчику, но мало-помалу это выяснилось из его рассказов), то потому лишь, что в последнюю минуту жертва пыталась помешать ему уйти, хотела вырвать у него «добычу», как было написано в газете. Ему показалось, что он попался, а главное, что его обокрали в свою очередь. Он не видел иного выхода, кроме убийства. Жест самозащиты, вызванный безумным страхом, еще можно оправдать. К тому же он банален. Но Кинэт уверен, что Легедри нисколько не старался его избегнуть, что он с каким-то облегчением ухватился за подходящий случай и что вид крови не был ему неприятен. Да, очевидно, злоба. Об этом же свидетельствуют пиджак и платок, засунутые в пакет с книгами. Может быть, Кинэт не испытывает отвращения к злобе и жестокости. Но ему кажется, что он не любит их. Во всяком случае они ему непонятны.

Кинэт замечает, что к «происшествию» он свободно применяет теперь слова «преступление», «убийство», «убийца». Это потому, что с утра все стало официальным.

«Как я был наивен, думая, что некоторые преступления такого рода не обнаруживаются. Недомыслие. Смешение категорий. Скрыть можно отравление. Даже в иных случаях убийство в лоне семьи, перекрашивающееся при соучастии всех родственников в несчастный случай или в самоубийство. Но обычные преступления, преступления, которые совершаются людьми посторонними, неизбежно обнаруживаются. Это преступление должно было обнаружиться. Я проявил недостаток простого здравого смысла».

В общем, такое событие может более или менее долго оставаться в первой стадии, стадии необнаруженного преступления. Однако, рано, или поздно, оно переходит во вторую стадию. Это стадия обнаруженного преступления и необнаруженного преступника. Вчера вечером произошел переход из первой стадии во вторую, от необнаруженного преступления к необнаруженному преступнику.

Ну, а третья стадия? Стадия обнаруженного преступника? Очевидно, переход и тут неизбежен. Эта мысль внезапно сдавила виски Кинэта. Она предстала в очаровании простоты и симметрии. В ее властном облике крепчайшие суеверия приобретали родственное сходство с величайшими законами науки. Сталкиваясь с такими мыслями, человеческий ум невольно поддается их ворожбе. Мозговой контроль теряет свою силу. Если данная мысль страшна, ее парализующее действие сопровождается мучительным процессом внедрения. Она вонзается буравом в тело и овладевает человеком.

Ужас, внушенный ею Кинэту, чувство уже вынесенного приговора и неотвратимого приближения грядущих бед, не соответствовал риску, которому он подвергался. Он даже почти забыл про дело Легедри. Закон, воображаемое существование которого потрясало его, пробудил в нем более глубокую тревогу.

Однако, мысль эта внезапно теряет силу. Паралич проходит.

«Полно. Это бессмысленно. В сотне, в тысяче случаев преступники, совершившие преступление именно такого рода, не обнаруживаются. Опыт подтверждает это».

Он улыбается. Постепенно к нему возвращается энергия. Он похлопывает ладонью по развернутой газете. Встает со стула. Ему хочется двигаться, действовать. Ему хочется бороться. Ведь вчера вечером завязалась битва. Полиция перешла в наступление. Инертность недопустима.

Две точки настойчиво притягивают его: флигель; Легедри. Ему не терпится бежать к флигелю, не терпится бежать к Легедри. С чего начать? Флигель совсем близко. Это «место преступления». Давно известно, что преступника неудержимо тянет к «месту преступления». Кинэт не совершил преступления. Но разве его желанию чуждо то бессмысленное влечение, которое овладевает преступником и часто указывает ему путь к гибели? Нужно сопротивляться. Нужно делать только то, что продиктовано разумом и включено в методический план.

Неужели Легедри уже побывал во флигеле? По требованию Кинэта он поклялся не выходить за пределы окрестностей своего убежища. Но он порывист и лжив. Если он прочитал утреннюю газету, хватит ли у него выдержки не пойти на «место преступления», обнаруженного преступления? Одна надежда, что он не прочитал газеты. А это вполне вероятно. Он любит валяться в постели, много спать. Газеты вызывают в нем ужас. Сейчас он почти наверное еще не встал.

Может быть, настоящая методичность в том, чтобы немедленно ехать к Легедри, воспользовавшись быстрым способом передвижения, вроде такси. Необходимо застать его дома. Предупредить его. Дать ему понять, что отныне малейшая неосторожность грозит тюрьмой и смертью. Потребовать от него слепого повиновения.

Да, правильно. Кинэт берет шляпу. Положив руку на задвижку, он вспоминает про чемодан. Можно ли бросить его на произвол судьбы? Или это большая снеосторожность? Предположим, следствие добилось изумительно быстрых успехов и сейчас, в отсутствие Кинэта, кто-нибудь будет рыться в этом чемодане, рассматривать его содержимое? Кинэт не знает еще, какую басню выдумать для объяснения присутствии чемодана в задней комнате. Но прежде всего надо убедиться, что в нем нет ничего предосудительного. Кинэт открывал его только один раз, три дня тому назад, доставая белье Легедри. Он сделал осмотр, но поверхностный; как таможенный чиновник, не как полицейский. Басня, сочиненная Кинэтом, независимо от деталей, может внушить доверие, только если чемодан не содержит ничего, относящегося к преступлению. Нужно удалить из него все, что явилось бы в глазах придирчивого следователя вещественной уликой или частью похищенного добра. Если ему даже не поверят, он во всяком случае избегнет таким образом обвинения в укрывательстве.