– Ну, особой беды в этом нет, – отозвался зубодер. – Ведь овцы дают многим людям заработок. Тут нужен не только пастух, нужен стригач и клеймовщик, нужен кожевенник, лекарь, красильщик, валяльщик, ткач, купец и еще куча других.

– В таком случае, – заметил один из лесников, – люди на бараньем жестком мясе себе зубы сточат, тогда найдется работенка и для зубодера.

Раздался всеобщий взрыв смеха по адресу зубного врача, в это время музыкант опер о колено свою облезлую арфу и начал щипать струны, наигрывая какую-то мелодию.

– Место Флойтингу Уиллу, сыграй нам что-нибудь веселое!

– Да, да. «Девушку из Ланкастера», – предложил один.

– Или «Святого Симеона и дьявола».

– Или «Шутку Хенди Тобиаса».

Однако все эти предложения жонглер оставил без ответа, он продолжал сидеть, глядя в потолок отсутствующим взором, словно припоминая какие-то слова. Затем, внезапно скользнув рукой по струнам, он запел песню, столь грубую и столь гадкую, что не успел кончить первый куплет, как наш целомудренный юноша вскочил на ноги; его лицо пылало.

– Разве можно петь такие песни? – воскликнул он. – Да еще вам, старику, – ведь вы должны пример подавать другим!

Когда он такими словами прервал певца, на лицах путников отразилось глубокое недоумение.

– Клянусь святым Дайконом Хамполским, наш бессловесный клирик отверз уста, – сказал один из лесников. – А что дурного в этой песне? Чем она оскорбила твою младенческую душу?

– Да эти стены никогда и не слыхали более нежной и благопристойной песни, – заявил другой. – И как можно так говорить в гостинице?

– А вы что, хотели бы послушать литанию, любезный клирик, – бросил третий, – или с вас хватило бы и хорала?

Жонглер отложил свою арфу, он был в негодовании.

– Что это, мальчишка будет мне проповеди читать? – крикнул он, гневно глядя на Аллейна. – Безусый сопляк смеет дерзить мне, человеку, который пел на всех ярмарках от Твида до Трента и дважды был упомянут Высочайшим советом менестрелей в Беверли? Сегодня я больше не пою!

– Нет, споете, – возразил один из вольных работников. – Эй, госпожа Элиза, принесите-ка бокал самого лучшего напитка, какой у вас найдется, чтобы Уилл мог прочистить себе глотку. Продолжайте свою песню, а если нашему клирику с лицом девчонки песня не нравится – скатертью дорога, пусть возвращается, откуда пришел.

– Нет, постой, не спеши, – вмешался Хордл Джон. – В этом деле есть две стороны. Может, мой юный товарищ слишком поспешил со своими упреками, ибо он рано попал в монастырь и мало знает грубые нравы и слова мирян. А все-таки в том, что он сказал, есть своя правда, ведь вы и сами знаете, что песенка была не из пристойных. Поэтому я буду защищать его, и на дорогу он не выйдет, и здесь его слух не будет оскорблен.

– Да неужели, ваша высокая и всемогущая милость. – насмешливо отозвался один из йоменов, – неужели вы и вправду отдаете такой приказ?

– Клянусь пресвятой Девой, – заметил другой, – по-моему, вы оба рискуете очутиться на дороге в самом близком будущем.

– И вас еще так отделают, что вы и ползти-то по ней будете с трудом, – пригрозил третий.

– Нет-нет, я уйду! Я уйду! – поспешно заявил Аллейн, увидев, что Хордл Джон неторопливо засучивает рукав, обнажая руку толщиной с баранью ляжку. – Я не хочу, чтобы вы ссорились из-за меня.

– Тише, парень, – шепнул ему Джон. – Плевал я на них. Они воображают, будто у них такая силища, что ее и девать некуда. Стань здесь и освободи мне место.

Оба лесника и вольные работники поднялись со своей скамьи, а госпожа Элиза и странствующий лекарь бросились между обеими партиями, мягко уговаривая и успокаивая их; но в эту минуту кто-то резко рванул дверь «Пестрого кобчика», и внимание всей компании было отвлечено от этой ссоры вновь прибывшим, столь бесцеремонно ввалившимся к ним гостем.